Робота  в  группах  становится   более   напряженной.  -   Ограниченный
"репертуар  ролей". - Выбор между работой над  собой и "спокойной жизнью". -
Трудности повиновения. - Место "задач". - Гурджиев дает определенную задачу.
-  Реакция друзей на идеи. - Система выявляет лучшее  или  худшее в людях. -
Как  люди могут подойти  к работе? - Подготовка. Необходимо разочарование. -
Больной вопрос для человека. Переоценка друзей. - Беседа о типах. - Гурджиев
дает  дальнейшую  задачу.  -  Попытки  рассказать  историю  своей  жизни.  -
Интонации.  - "Сущность"  и "личность".  -  Искренность.  - Гурджиев обещает
ответить на любой вопрос. "Вечное возвращение". - Опыт по отделению личности
от  сущности.  -  Беседа о поле.  -  Пол  как  главная  движущая  сила  всей
механичности.  - Пол как главная возможность освобождения. - Новое рождение.
-  Трансмутация  половой  энергии. -  Злоупотребление полом.  -  Полезно  ли
воздержание? Правильная работа центров. - Постоянный центр тяжести.
 
 

     К тому времени,  в  середине лета 1916 года,  работа  в  наших  группах
принимала  все более напряженные и новые  формы.  Гурджиев  проводил большую
часть  времени  в  Петербурге,  уезжая  в Москву  лишь на  несколько дней  и
возвращаясь  оттуда с  двумя или  тремя  своими  московскими учениками. Наши
лекции и встречи  к тому времени  уже утратили свой формальный характер;  мы
все лучше узнавали друг друга, и хотя существовали небольшие трения, в целом
мы представляли  весьма  компактную группу,  объединенную интересом к  новым
идеям,  которые  мы  узнавали, и  к открытым перед  нами новым  возможностям
знания  и  самопознания.  В  то  время  нас  было  около  тридцати  человек;
встречались мы  почти  каждый вечер.  Несколько раз  приезжавший  из  Москвы
Гурджиев  устраивал совместные поездки  в  деревню  и пикники,  где  мы  ели
шашлык,  -  который почему-то совсем  не был известен в Петербурге.  В  моей
памяти  сохранилось  воспоминание о  поездке на Островки, вверх  по Неве.  Я
особенно запомнил ее потому, что во время этой поездки внезапно понял, зачем
Гурджиев устраивает такие, казалось бы, бесцельные развлечения. Я сообразил,
что  он  все время  наблюдает  за нами, что многие  из нас раскрывают в этих
поездках  совершенно  новые  аспекты  своей  личности, которые на формальных
встречах в Петербурге оставались скрытыми.

     Мои встречи с московскими учениками Гурджиева уже ничуть не были похожи
на  первую  встречу  весной  прошлого  года;  теперь  они  не  казались  мне
нарочитыми, и мне не представлялось, что они играют заученную наизусть роль.
Наоборот, я  с интересом ожидал их  приезда и старался узнать от них, в  чем
состоит  их  работа  в  Москве,  что  новое, неизвестное для нас  сказал  им
Гурджиев. От них я узнал  много такого, что позднее очень пригодилось в моей
работе. В  новых  беседах  с ними  я видел  развитие определенного плана. Мы
должны  были учиться  не только у Гурджиева,  но  и  друг  у  друга. Я начал
понимать  группы  Гурджиева  как школу какого-то  средневекового  живописца,
ученики которого жили и  работали  вместе  с ним, учились  у него и  друг  у
друга.  Кроме того, я понял, почему во время нашей первой встречи московские
ученики Гурджиева не могли ответить на мои наивные вопросы: "На чем основана
ваша работа  над собой?", "Чти составляет изучаемую вами систему?",  "Каково
происхождение этой системы?" и т.п.

     Теперь я понял, что на эти  вопросы нельзя было  ответить. Чтобы понять
это, нужно учиться. А в то время, более года назад,  я думал, что имею право
задавать такие вопросы, подобно тому как новые люди, приходя к нам, начинали
с совершенно  аналогичных вопросов. Они удивлялись тому,  что мы не отвечаем
на них; как нам уже было видно, они считали нас нарочитыми людьми, играющими
заученные роли.

     Однако  новые  люди  появлялись  лишь  на  больших  встречах с участием
Гурджиева. Встречи же первоначальной группы  происходили  тогда  отдельно. И
было  понятно,  почему  так  должно быть.  Мы уже  начали  освобождаться  от
самоуверенности, начали узнавать все  то, с  чем люди  подходят  к работе, и
могли понять Гурджиева лучше, чем прежде.

     А на общих встречах нам  было  необычайно интересно  слушать, как новые
люди  задают  вопросы, которые когда-то  задавали и мы,  видеть, что  они не
понимают самых элементарных вещей, которых не могли понять и мы. Эти встречи
давали нам некоторое удовлетворение.

     Но когда мы оказывались  наедине с Гурджиевым,  он нередко одним словом
разрушал все то. что мы построили для себя, и заставлял  нас увидеть, что на
самом деле мы по-прежнему ничего не  знаем и не понимаем ни в самих себе. ни
в других людях.

     - Вся беда в том, что вы  уверены, что  остаетесь  одними и теми  же, -
говорил он. - А я вижу вас  совершенно разными. Например,  вижу. что сегодня
сюда пришел один Успенский, а вчера приходил  другой. Или вот диктор - перед
тем,  как  вы  пришли,  мы с ним  сидели и  разговаривали, и  это  была одна
личность. Потом,  когда  все собрались,  я  случайно взглянул  на  него -  и
оказалось, что здесь сидит совершенно другой доктор. А того, который говорит
со мной наедине, вы видите очень редко.

     "Вы  должны  понять,   что  у  каждого  человека  имеется  определенный
"репертуар ролей", которые он играет  в  обычных обстоятельствах, - сказал в
связи с этим Гурджиев. - У него есть роль  для  любого рода обстоятельств, в
которых  он обыкновенно  оказывается в  жизни.  Но  поместите его  в  другие
обстоятельства,  хотя бы  чуть-чуть  иные,  и  он уже не  в состоянии  найти
подходящую роль, так что  на какое-то время становится самим собой. Изучение
ролей,  которые играет человек, составляет  необходимую часть  самопознания.
Репертуар каждого человека очень ограничен. И  если человек просто говорит о
себе "я" или "Иван Иванович", он не видит всего себя, потому  что этот "Иван
Иванович"  тоже не является единым: в  человеке, по крайней  мере,  пять или
шесть людей.  Один-два для  семьи, один-два на службе (один для подчиненных,
другой для  начальства), один для друзей в ресторане  и, пожалуй,  еще один,
который интересуется возвышенными идеями и любит  интеллектуальные беседы. И в разное время человек полностью отождествляется с одной из своих ролей и не
способен отделить себя от нее.  Видеть  свой  репертуар, знать свои  роли и,
прежде всего, ограниченность репертуара это уже знать многое. Но дело в том,
что за  пределами репертуара человек  чувствует  себя  очень неуютно, и если
что-то  выбьет его  из  колеи,  даже  на  короткое  время,  он изо всех  сил
старается вернуться к одной из своих обычных ролей. Как только он попадает в
свою  колею, все в его жизни опять течет гладко, исчезает чувство неловкости
и напряженности.  Так бывает в жизни;  но в работе, для того чтобы наблюдать
себя, человеку необходимо примириться  с  этой неловкостью, с напряжением, с
чувством неудобства и  беспомощности. Только переживая подобное  неудобство,
человек может  по-настоящему наблюдать себя. И понятно почему. Когда человек
не играет  ни одной из своих ролей, когда не может найти  подходящей роли из
своего репертуара, он чувствует себя как бы раздетым. Ему холодно  и стыдно,
ему хочется убежать от  всех. Но тогда возникает вопрос: а чего же он хочет?
Спокойной жизни или работы над  собой? Если ему нужна  спокойная жизнь,  он,
конечно,  никогда не должен оставлять своего репертуара.  В обычных ролях он
чувствует  себя удобно и спокойно.  Но если у него есть желание работать над
собой,  он  должен  разрушить  это спокойствие.  Иметь  то  и  другое  сразу
невозможно. Человеку приходится делать  выбор. Но при выборе результат часто
бывает  обманчив,  и  человек пытается обмануть самого  себя.  На словах  он
избирает  работу,  а  на  самом  деле  не  желает  терять спокойствие.  И  в
результате оказывается между  двух стульев. Это положение - самое неприятное
из всех, ибо человек и не выполняет работу, и лишен покоя. Но человеку очень
трудно  бросить  все к  черту  и  начать настоящую  работу.  В  чем же здесь
трудность? Главным образом, в том, что его жизнь слишком легка;, и даже если
он считает ее плохой, он привык к ней, и для него лучше, чтобы она была хоть
и плохой, но  знакомой. А тут что-то новое и неизвестное. Он  даже не знает,
приведет  ли это к  какому-нибудь результату.  Кроме того, невероятно трудно
кому-то  подчиняться, кого-то слушаться. Если бы  человек мог  сам придумать
для  себя трудности и  жертвы, он мог  бы пойти очень  далеко. Но все дело в
том,  что  это  невозможно.  Необходимо или  слушаться кого-то другого,  или
подчиняться  общему ходу  работы, контроль над которой принадлежит  другому.
Такое подчинение - труднейшая  вещь, которая только  может существовать  для
человека,  полагающего, что он  способен самостоятельно  принимать решения и
делать  все, что  угодно.  Конечно,  когда  он избавится от этих фантазий  к
увидит,  каков  он  на  самом деле,  эта  трудность исчезнет.  Однако  такое
положение имеет место только в  процессе работы. А начать работу и  особенно
продолжить ее  -  очень трудно;  это трудно потому, что  жизнь идет чересчур
гладко."

     Однажды, продолжая разговор  о группах,  Гурджиев  сказал:  "Позднее вы
увидите, что в  процессе  работы каждый  получает  свои собственные задания,
соответствующие его типу и его главной черте, или главному недостатку; иначе
говоря, задания позволят  ему  более интенсивно  бороться  со своим  главным
недостатком. Но  кроме  индивидуальных заданий существуют  и общие  задания,
которые  даются  группе  в целом; за  их выполнение  или  невыполнение будет
ответственна  вся   группа,  хотя   в   некоторых   случаях   группа   несет
ответственность  и  за  индивидуальные задачи. Но сначала мы берем  на  себя
общие задачи. Например, к настоящему времени  вы должны  понимать  систему в
целом  и передавать эти идеи другим. Вы  помните, сначала я был против того.
чтобы  вы рассказывали  об идеях системы  за пределами группы. Имелось  даже
особое правило, чтобы никто из вас,  за исключением  лиц, получивших от меня
специальное наставление, не говорил ни с  кем ни о группах, ни о лекциях, ни
об идеях  системы. И  тогда я объяснил,  почему  это необходимо. Вы  не были
способны дать правильную картину, правильное  впечатление. Вместо того чтобы
помочь людям прийти к этим идеям, вы бы  их навсегда от них оттолкнули, даже
лишили возможности прийти к ним в более позднее  время. Но теперь  положение
иное: вы  уже  достаточно  слышали,  и  если по-настоящему  старались понять
услышанное,  то  сумеете  передать  это  другим.  Поэтому  я  даю  всем  вам
определенную задачу:

     "Старайтесь сводить  разговоры со своими друзьями и  знакомыми  к  этим
предметам, будьте внимательны к тем,  кто выказывает  к ним  интерес, а если
они вас попросят, приведите их на  наши встречи. Но  каждый должен  усвоить,
что это его собственная задача и не ждать, когда другие выполнят ее за него.
Правильное выполнение ее  каждым  из вас  покажет,  во-первых,  что  вы  уже
кое-что  усвоили,  а  во-вторых,  что  вы умеете  оценивать  людей,  что  вы
понимаете, с кем стоит говорить, а с кем не стоит; потому что большая  часть
людей  не в состоянии воспринять какую-либо из  этих идей, и с такими людьми
бесполезно  о  них разговаривать.  Но  тем  не менее,  есть  люди, способные
воспринять эти идеи; и с ними есть смысл о них поговорить."
 

     Следующая встреча была очень интересной. Каждый был полон впечатлений о
беседах с друзьями; у каждого возникло множество вопросов; каждый был чем-то
обеспокоен и обескуражен.

     Оказалось,  что друзья и знакомые задают  немало каверзных вопросов, на
которые большинство из  нас не  сумели ответить. Они  спрашивали,  например,
какая польза нам  от работы,  и открыто выражали сомнения по  поводу  нашего
"вспоминания себя"; с другой же стороны, многие из них ничуть не сомневались
в том, что они сами "помнят себя". Другие нашли,  что "луч творения" и "семь
космосов"  - смешны и бесполезны. "Что  же делать "географии" со всеми этими
понятиями?" весьма остроумно спросил один из моих друзей, пародируя фразу из
шедшей недавно комедии. Третьи спрашивали,  кто видел центры и как их вообще
можно увидеть; четвертые сочли абсурдной идею о том, что мы  не можем ничего
"делать". Пятые нашли  идею эзотеризма  "занимательной, но не убедительной".
Шестые объявили, что все это  - "новомодная выдумка"; седьмые не были готовы
принести в  жертву свое  происхождение от  человекообразных обезьян. Восьмые
обнаружили,  что в  системе  отсутствуют  "любовь  и  человечность". Девятые
заявили,  что  наши  идеи  -  это  стопроцентный  материализм,  что мы хотим
превратить людей в машины, что в системе нет идеи чудесного, нет идеализма и
так далее и тому подобное.

     Гурджиев смеялся, когда мы пересказывали ему наши разговоры с друзьями.

     -  Ничего,  - говорил он, - если  бы  вам удалось собрать все, что люди
могут сказать об этой  системе, вы сами бы ей  не поверили. Система обладает
удивительным  свойством: простое соприкосновение  с ней выявляет  лучшие или
худшие стороны  в человеке.  Вы можете знать человека всю жизнь, думать, что
он  -  неплохой   парень,  даже  довольно   интеллигентный.  Но  попытайтесь
поговорить с ним об этих идеях, и вы сразу увидите, что он - круглый  дурак.
И  наоборот,  какой-то  человек  мог  казаться вам  ничтожной личностью;  но
поговорите с ним на эти темы, и вы обнаружите, что он думает к тому же очень
серьезно.

     - Как  узнать,  какие  люди способны прийти к работе? спросил кто-то из
присутствующих.

     - Как распознать их -  это другой вопрос, -  ответил Гурджиев.  - Чтобы
суметь сделать это,  надо уже до  некоторой  степени "быть". Но  прежде  чем
говорить об этом, необходимо установить,  какого рода люди способны прийти к
работе, а какого рода - неспособны.

     "Прежде всего,  человек  должен  иметь  какую-то  подготовку,  какой-то
багаж.  Он должен знать все, что можно узнать через обычные каналы  об идеях
эзотеризма,  о  тайном знании, о возможностях внутренней эволюции человека и
так  далее. Я хочу  сказать, что  эти идеи  не должны  казаться  ему  чем-то
совершенно  новым, иначе разговаривать  с ним будет трудно. Полезно, чтобы у
него оказалась  научная или философская подготовка. Хорошее  знание  религии
тоже может оказаться полезным. Но если человек привязан к религиозным формам
и не понимает их сущности, он найдет систему  очень трудной.  В  общем, если
человек мало  знает, мало читал и мало  думал, разговаривать с ним трудно. У
того,  кто обладает хорошей сущностью,  имеется другой путь,  ему вообще  не
нужны разговоры; но в таком случае он должен быть послушным  и отказаться от
своей воли.  К этому состоянию  он должен прийти тем  или иным  путем. Можно
сказать,  что  имеется  одно,  общее  для  всех,   правило.  Чтобы  серьезно
приблизиться  к  настоящей  системе,  люди  должны  сначала  разочароваться,
во-первых,  в самих  себе,  т.е. в  своих силах, во-вторых,  во всех  старых
путях. Человек не почувствует самое ценное в системе, если он не разочарован
в том, что делал и делает, не разочарован в том, что  искал и ищет. Если это
религиозный человек, он должен быть разочарован в  религии; если политик, он
должен быть разочарован в политике; если философ, он должен быть разочарован
в  философии;  если  теософ,  он  должен  быть разочарован в теософии;  если
оккультист,  он  должен быть  разочарован  в  оккультизме. И  так далее - вы
должны понять, что это значит. Например,  я говорю,  что религиозный человек
должен быть разочарован в религии;  но это не значит, что он должен потерять
веру. Напротив,  это  значит  быть  "разочарованным"  в  учении  и  методах,
понимать,  что религиозные  учения, которые  ему  известны,  недостаточны  и
никуда не  могут его  привести. Все  религиозные  учения,  кроме  совершенно
выродившихся религий дикарей и придуманных религиозных течений и сект нашего
времени, состоят из двух частей: видимой и скрытой. Разочароваться в религии
- значит разочароваться в  видимой части религии и испытывать  необходимость
найти  скрытую и неизвестную  ее  часть. Разочароваться  в  науке не  значит
утратить интерес к знанию; это означает  убедиться в том, что обычные методы
науки  не  только  бесполезны,   но   и  ведут  к   построению  абсурдных  и
противоречивых  теорий,  а  убедившись  в  этом,  -  искать  другие  методы.
Разочароваться в философии - значит убедиться в том, что обычная философия -
это, по  словам русской пословицы, переливание  из  пустого в порожнее,  что
люди  даже  не знают, что такое философия, хотя истинная  философия может  и
должна существовать. Разочароваться в  оккультизме - не значит утратить веру
в  чудесное; это значит  убедиться  в  том,  что обычный,  доступный и  даже
афишируемый оккультизм, под какими бы именами он ни выступал, - шарлатанство
и  самообман; что хотя  где-то  что-то действительно  существует,  все,  что
человек узнает или способен узнать обычными способами, - это не то,  что ему
нужно.

     "Так что неважно, что он делал раньше, неважно, что его интересовало, -
но если человек разочарован в возможных и  доступных путях, стоит поговорить
с  ним  о нашей  системе;  тогда, возможно, он придет к работе. Но  если  он
продолжает думать, что можно найти что-нибудь на прежнем пути, что он еще не
испытал всех  способов, что он сам  способен что-то найти или  сделать,  это
значит, что он еще не готов.  Я не  хочу сказать, что ему необходимо бросить
все. что  он  делал раньше,  в этом нет  необходимости; наоборот, часто даже
лучше, если он продолжает делать то, что делал раньше.  Но он должен понять,
что это всего-навсего  профессия, привычка или необходимость; тогда он будет
способен не "отождествляться".

     "Существует лишь одна  вещь, несовместимая с работой, "профессиональный
оккультизм", иными словами, профессиональное шарлатанство.  Все эти спириты,
целители,  ясновидящие  и так далее,  даже люди, тесно с ними связанные, все
они для нас не годятся. Вы должны  помнить  это  и  следить за тем, чтобы не
говорить с ними  много,  потому что  все, чему  они  научатся  от  вас,  они
употребят для своих целей, т.е. для того, чтобы дурачить других.

     "Есть и  другие категории людей, непригодных для нас; но мы поговорим о
них. позднее. А  сейчас запомните одно: человек  должен  быть разочарован  в
обычных путях; в то же время он  должен созреть  для идеи о том,  что где-то
может  существовать  нечто.  Когда  вы  заговорите с  таким  человеком,  он,
возможно, распознает привкус истины в ваших словах, какими бы неуклюжими они
ни были. Но  если вы станете говорить с человеком, который  убежден в чем-то
другом, все, что вы ему скажете, покажется  ему абсурдом,  и он ни за что не
выслушает вас  серьезно. Поэтому не стоит тратить на него время. Эта система
- для тех, кто уже искал и испепелил себя. Те, кто не искал и не ищет, в ней
не нуждаются; не нуждаются в ней и те, кто не испепелил себя."

     - Но люди обычно начинают с другого, - сказал один из нашей компаний. -
Они спрашивают, допускаем ли мы существование эфира, или каковы наши взгляды
на эволюцию, или почему мы  отрицаем прогресс, или почему мы не считаем, что
люди могут и должны организовать жизнь на принципах справедливости  и общего
блага - и все в таком же духе.

     - Все  вопросы  хороши,  - сказал  Гурджиев, - и вы можете  начинать  с
любого, если только  он задан искренне.  Я имею ввиду  следующее: вопрос  об
эфире, о прогрессе, об  общем благе человек может  задать просто  для  того,
чтобы что-то сказать  или повторить то, что говорил  кто-то другой, или  то,
что он  прочел в  какой-нибудь книжке; однако он может задать этот вопрос  и
потому, что он его  мучит. В том случае, если этот  вопрос является для него
болезненным, вы  сможете дать ему ответ, сможете привести  к  системе  через
какую  угодно  проблему.  Необходимо  только,  чтобы  вопрос  был  для  него
болезненным.
 
 

     Наши беседы о людях, которые могли  бы заинтересоваться системой и были
бы  способны  работать,  невольно  привели  нас  к  оценке  своих  друзей  с
совершенно   новой  точки  зрения.  В   этом   отношении  мы   все  испытали
разочарование. Даже до  того, как Гурджиев попросил нас поговорить о системе
с друзьями, мы. конечно, уже пытались так или иначе поговорить  об  этом, по
крайней  мере,  с самыми  близкими  из них.  И  в  большинстве  случаев  наш
энтузиазм по отношению к идеям системы встретил довольно холодный прием. Нас
не  понимали; идеи,  казавшиеся  нам новыми и оригинальными,  представлялись
нашим друзьям  старыми и скучными, никуда не  ведущими, даже отталкивающими.
Это невероятно нас  удивляло. Мы  поражались тому, что  люди, к  которым  мы
чувствовали внутреннюю близость, с которыми когда-то могли разговаривать обо
всем на свете  и  у которых находили отклик на наши проблемы, оказались не в
состоянии увидеть  то,  что увидели мы; и прежде всего нас поразило  то, что
они усмотрели во всем  этом  нечто  совершенно  противоположное нам.  Должен
сказать  о  своих личных  переживаниях:  все это.  произвело на меня  весьма
необычное, даже  болезненное впечатление.  Я имею в виду то,  что  заставить
людей  понять нас оказалось  абсолютно невозможным.  Конечно, мы привыкли  к
этому в обыденной жизни, в области каждодневных проблем; известно, что люди,
испытывающие  к  нам  в  глубине  души  вражду,  люди  с  узкими  взглядами,
неспособные мыслить, могут понять нас неправильно, исказить и извратить все,
что мы  говорим, приписать нам  мысли, которых у нас никогда не было, слова,
которых мы  не произносили, и  так далее. Но  теперь, когда  мы увидели, что
именно так поступают люди, которых мы привыкли считать людьми  нашего круга,
с кем мы провели очень много времени, которые раньше, казалось, понимали нас
лучше,  нежели  кто-либо   другой,   -  это   произвело  на  нас  удручающее
впечатление. Конечно,  подобные случаи были исключением; в большинстве своем
друзья  просто оставались  равнодушными,  и все  попытки заразить  их  нашим
интересом  к  системе  Гурджиева  ни  к  чему  не привели. А иногда  мы сами
производили на них любопытное впечатление. Не помню, кто первый заметил, что
наши друзья стали находить, что мы начинаем меняться к  худшему, стали менее
интересными, чем прежде; нам говорили, что мы становимся бесцветными, как бы
увядаем,   теряем   свою   былую   непосредственность   И   восприимчивость,
превращаемся  в  "машины",  перестаем оригинально  мыслить и  чувствовать, а
просто повторяем, как попугаи, то, что слышим от Гурджиева.

     Гурджиев много смеялся, когда мы рассказывали ему обо всем.

     - Подождите, будет еще и хуже, - сказал он. - Понимаете  ли вы, что это
в  действительности значит? Это  значит, что вы перестали лгать;  по крайней
мере,  вы  не  в состоянии  лгать  так  интересно,  как  раньше.  Интересным
человеком считается тот, кто хорошо лжет. А вы начали стыдиться лжи. Вы  уже
способны признаться себе в том, что существует нечто, чего вы не  знаете или
не понимаете, и вы не способны разговаривать так, будто знаете все обо всем.
Это  и  значит, что вы стали менее интересными и  менее оригинальными и, как
они говорят, менее восприимчивыми. Так что теперь вы сможете увидеть, какого
сорта  люди ваши  друзья.  Со своей стороны, они жалеют вас. По-своему,  они
правы.  Вы уже начали умирать. (Он  подчеркнул  это слово.) До полной смерти
еще далеко, однако некоторое количество глупости из вас уже вышло. Вы уже не
в состоянии обманывать себя столь искренне, как делали это раньше. Теперь вы
почувствовали вкус истины.

     - Почему же мне иногда кажется, что я совершенно  ничего  не понимаю? -
спросил один  из  присутствующих. Раньше  я думал,  что  хоть иногда  что-то
понимаю, а теперь вижу, что не понимаю ничего.

     -  Это значит, что вы начали понимать, - сказал Гурджиев. - Когда вы не
понимали ничего,  вы  думали,  что  понимаете  все,  во  всяком  случае, что
способны понять  все.  Теперь,  когда  вы начали  понимать,  вы думаете, что
ничего не понимаете. Это пришло к вам потому, что до сей поры вкус понимания
был  вам неизвестен. И  сейчас этот  вкус понимания кажется вам  отсутствием
понимания.

     Во время бесед мы часто возвращались к тому новому впечатлению, которое
мы  производим на  друзей и  которое  они  производят  на нас.  И мы  начали
понимать, что  подобные идеи более, чем что-либо другое, способны объединять
или разъединять людей.
 
 

     Однажды  у нас  состоялся  долгий  и  интересный  разговор  о  "типах".
Гурджиев  повторил  все,  что   он  говорил  об  этом  раньше,  со   многими
добавлениями и указаниями для личной работы.

     - Каждый из вас, - сказал он, - встречал, вероятно, в своей жизни людей
одного и того же  типа. Такие люди часто даже внешне похожи друг на друга, и
их  внутренние  реакции  совершенно  одинаковы.  То.  что  нравится  одному,
понравится  и другому;  что не нравится  одному,  не  понравится другому. Вы
должны  помнить  о  таких случаях,  потому что  только встречаясь  с типами,
сможете изучать науку о типах. Другого метода нет. Все прочее - воображение.
Вы  должны понять,  что  в  тех условиях, в  которых вы  живете,  невозможно
встретить  больше шести-семи типов, хотя  в жизни  существует  большее число
основных типов. Остальное - это их сочетания.

     - Сколько же всего существует основных типов? - спросил кто-то.

     - Некоторые  говорят,  что  двенадцать, - сказал Гурджиев.  -  Согласно
легенде, двенадцать апостолов представляли двенадцать типов. Другие говорят,
что их больше.

     Он помолчал.

     - А  можем ли мы узнать  эти двенадцать  типов,  т.е. их определения  и
признаки? - спросил один из присутствующих.

     - Я ждал этого вопроса, - сказал  Гурджиев. - Еще не было случая, чтобы
я говорил о типах и какой-нибудь умный человек не задал  бы его. Как это  вы
не понимаете, что если бы  на него  можно было дать ответ,  такой ответ  уже
давно  был  бы дан.  Но  все  дело  в  том,  что,  пользуясь обычным языком,
невозможно  определять типы и  их различия. А  тот язык,  на котором дать их
определения  можно,  вы  пока  не  знаете  и  еще  долго не  узнаете.  Здесь
совершенно  то  же, что и  с  "сорока  восемью  законами". Кто-то  неизбежно
спрашивает, нельзя ли ему узнать  эти сорок восемь законов. Как будто бы это
возможно! Поймите,  вам  дается  все, что можно дать.  С помощью данного  вы
должны найти остальное.  Но я уверен, что напрасно трачу  время, рассказывая
это.  Вы не понимаете меня -- и  еще  долго не поймете. Подумайте  о разнице
между знанием и  бытием. Есть вещи, для понимания которых  необходимо другое
бытие.

     - Но если  вокруг нас существует не более  семи типов,  почему  же  нам
нельзя  знать их, т.е. знать, в чем  состоит главная разница между  ними,  и
таким  образом распознавать  и различать их при встрече? -  спросил  один из
нас.

     - Вы должны начинать с себя и с наблюдения за тем, о чем я уже говорил,
-  сказал Гурджиев,  - иначе  это  будет  знанием,  которым  вы  не  сумеете
воспользоваться. Некоторые  из вас думают, что можно видеть типы; но то, что
вы видите. это вовсе не типы. Чтобы видеть типы, надо знать свой собственный
тип и уметь "отправляться" от  него.  А  чтобы знать собственный  тип, нужно
изучить всю свою жизнь с самого начала, знать, почему и как все случалось. Я
хочу  дать  вам всем  задание, одновременно  общее  и  индивидуальное. Пусть
каждый  из  вас расскажет в  группе  о  своей  жизни.  Все нужно  рассказать
подробно, не приукрашивая и  не скрывая. Подчеркните главное и существенное,
не останавливаясь на деталях. Вы должны быть искренними  и  не бояться,  что
другие воспримут  это  неправильно, потому что  все находятся  в  одинаковом
положении. Каждый должен раскрыть себя, показать себя таким, каков  он есть.
Это  задание лишний  раз разъяснит  вам,  почему  ничего нельзя  выносить из
группы. Никто не  посмел бы говорить, если бы заподозрил, что сказанное им в
группе  будет повторено за ее пределами. Он должен  быть вполне убежден, что
ничего не будет повторено.  И тогда он  сможет говорить без боязни, понимая,
что и другие станут поступать так же.
 
 

     Вскоре после  этого Гурджиев отправился в Москву, и в его отсутствие мы
разными способами старались выполнить возложенное на нас задание. Во-первых,
чтобы  легче  осуществить  его  на  практике,  некоторые  из  нас  по  моему
предложению попробовали  рассказать историю своей жизни не на общем собрании
группы, а в небольших кружках, состоящих из людей, которых они хорошо знали.

     Честно  говоря, все эти попытки ни к чему  не привели.  Одни рассказали
слишком много, другие - слишком мало. Некоторые углубились в ненужные детали
и в описание того, что они  считали своими особыми и оригинальными  чертами,
другие  сосредоточились  на  своих  "грехах"  и  ошибках. Но все  это вместе
взятое, не дало того, чего, очевидно, ожидал Гурджиев. Результатом оказались
анекдоты или биографические  воспоминания, которые никого  не  интересовали,
семейные хроники, вызывавшие у  людей зевоту. Что-то оказалось неверным,  но
что именно  - не  могли решить  даже те, кто старался быть  как можно  более
искренним. Помню  свои собственные попытки. Во-первых,  я старался  передать
впечатления   раннего   детства,   которые   казались   мне   психологически
интересными,  потому  что  я  помнил  себя  с очень раннего  возраста и  сам
удивлялся  некоторым  из  этих  ранних  впечатлений.  Однако  они никого  не
заинтересовали, и вскоре я понял, что это  - не то, что от нас  требуется. Я
продолжал  рассказ,  но почти тут же  почувствовал, что  есть  много  вещей,
которые  я не имел ни малейшего намерения рассказывать. Это было неожиданное
открытие.  Я принял идею Гурджиева без возражений  и думал, что  без  особых
затруднений  смогу рассказать историю своей  жизни. Но на деле это оказалось
совершенно невозможным. Что-то внутри  меня выказало столь яростный протест,
что я даже и не пробовал бороться с ним и, говоря о некоторых периодах своей
жизни, стремился дать только общую  идею и общий  смысл фактов, о которых не
желал рассказывать. В этой  связи я  заметил,  что,  когда я заговорил таким
образом, мой голос и интонации изменились. Это помогло мне понять других:  я
начал слышать,  как они, рассказывая  о себе  и  своей жизни, тоже  говорили
разными голосами и с  разными интонациями. Возникали интонации особого рода,
которые  я впервые услышал  у себя  и которые показали  мне, что люди желают
что-то в  своем  рассказе  скрыть;  их  выдавали  интонации.  Наблюдения  за
интонациями позволили мне впоследствии понять и многое другое.
 
 

     В  следующий  приезд Гурджиева в Петербург  (на этот раз он оставался в
Москве две-три недели) мы рассказали ему о наших попытках. Он выслушал нас и
сказал, что мы не умеем отделять "личность" от "сущности".

     -  Личность скрывается  за сущностью,  -  сказал он,  -  а  сущность за
личностью; и они взаимно прикрывают друг друга.

     -  Как  же  отделить  сущность  от  личности?  -   спросил   кто-то  из
присутствующих.

     - Как бы вы отделили свое собственное от того, что не является вашим? -
ответил Гурджиев. - Необходимо думать, необходимо выяснить, откуда появилась
та или  иная ваша  характерная  черта.  Необходимо  понять, что  большинство
людей, особенно вашего круга, имеет очень мало своего собственного. Все, что
у  них  есть,  оказывается чужим,  большей частью,  украденным; все, что они
называют идеями,  убеждениями, взглядами,  мировыми  константами, - все  это
украдено из разных источников. В целом, это и составляет личность; и все это
надо отбросить.

     - Однако вы сами  говорили, что работа начинается с личности,  - сказал
кто-то.

     - Совершенно верно,  - возразил Гурджиев, -- потому что прежде всего мы
должны точно  установить,  о  чем  мы  говорим, о каком  моменте в  развитии
человека,  о  каком уровне  бытия. Сейчас я  говорил  о  человеке  в  жизни,
безотносительно к работе. Такой  человек, особенно  если  он  принадлежит  к
"интеллигентному классу", почти  целиком состоит из  личности. В большинстве
случаев его сущность перестает  развиваться в очень раннем  возрасте. Я знаю
уважаемых  отцов семейств, профессоров с идеями, известных писателей, важных
чиновников, кандидатов в министры, сущность которых остановилась  в развитии
примерно на уровне  двенадцатилетнего  возраста.  И это  еще  не так  плохо.
Случается,  что  некоторые  аспекты  сущности  останавливаются  на  возрасте
пяти-шести лет, а дальше все кончается; остальное оказывается чужим; это или
репертуар, или  взято  из  книг,  или  создано благодаря  подражанию готовым
образцам.

     После этого было несколько бесед с участием Гурджиева, во время которых
мы старались выяснить причины нашей неудачи в выполнении поставленного перед
нами  задания. Но  чем больше мы  беседовали,  тем  меньше понимали,  чего в
действительности он от нас хотел.

     - Это лишь  доказывает, до  какой степени вы не  знаете  себя, - сказал
Гурджиев. - Я не сомневаюсь, что, по крайней мере, некоторые из вас искренне
хотели  выполнить мое задание,  т.е. рассказать историю своей жизни. В то же
время они видят,  что не могут сделать этого и даже не знают, с чего начать.
Имейте в виду, что рано или поздно вам придется  пройти через  это. Это, как
говорится, одно  из первых  испытаний на пути,  не  пройдя которое, никто не
сможет двинуться дальше.

     - Чего мы здесь не понимаем? - спросил кто-то.

     - Вы не понимаете,  что значит быть искренним,  - сказал Гурджиев. - Вы
настолько  привыкли лгать себе и  другим,  что не в состоянии найти слова  и
мысли, когда  желаете говорить правду. Говорить о себе правду очень  трудно.
Но прежде,  чем  ее  говорить, нужно ее  знать.  А  вы даже не знаете, в чем
заключается  правда о вас. Когда-нибудь я  укажу каждому из  вас его главную
черту  или его главный недостаток.  Тогда станет ясно, поймете вы  меня  или
нет.
 
 

     В  это время  произошел  очень  интересный  разговор.  Я  очень  сильно
чувствовал,  что, несмотря на все усилия, не могу вспоминать себя в  течение
любого промежутка времени; вообще, я сильно ощущал все происходящее. Сначала
что-то  казалось  успешным,  но позднее все ушло, и  я  без всякого сомнения
почувствовал  глубокий  сон,  в  который   был  погружен.  Неудача   попыток
рассказать историю жизни, особенно тот факт, что мне даже не удалось понять,
чего хочет Гурджиев, все сильнее ухудшали  мое и без того плохое настроение;
однако, как это часто со мной бывало, все выражалось не в подавленности, а в
раздражительности.

     В этом  состоянии я пошел однажды с Гурджиевым пообедать в ресторан  на
Садовой, около Гостиного двора. Вероятно, я был слишком резок или, наоборот,
необычно молчалив.

     - Что с вами сегодня? - спросил Гурджиев.

     - Сам  не знаю,  - отвечал я, - только я чувствую, что у  нас ничего не
получается, вернее, у меня  ничего не получается. О других говорить не могу,
но я  перестаю  понимать вас, и  вы  больше  ничего не  объясняете  так, как
раньше. Чувствую, что таким образом ничего не достигнешь.

     -   Подождите,   -  сказал  Гурджиев,  -   скоро  начнутся   разговоры.
Постарайтесь понять меня:  до  сих пор мы пытались найти место каждой  вещи,
теперь начнем называть вещи их собственными именами.

     Слова  Гурджиева запали мне  в память,  но я  не  вник в  их  смысл,  а
продолжал излагать собственные мысли.

     - Что толку в том, - сказал я, - как мы будем называть вещи, когда я не
в состоянии ничего сказать? Вы никогда не отвечаете ни на один заданный мной
вопрос.

     -  Прекрасно! - рассмеялся Гурджиев. - Обещаю сейчас ответить на  любой
ваш вопрос, как это случается в сказках.

     Я почувствовал, что он  хочет избавить меня от плохого настроения и был
благодарен ему за это, хотя что-то во мне отказывалось смягчиться.

     И вдруг я вспомнил, что более всего хочу узнать, что думает Гурджиев  о
"вечном возвращении",  о повторении жизней, как  я это понимал. Много  раз я
пробовал начать  разговор  на эту тему и изложить Гурджиеву свои взгляды. Но
такие разговоры всегда оставались почти монологами: Гурджиев слушал молча, а
затем говорил о чем-нибудь другом.

     -  Очень хорошо,  - сказал я, - скажите  мне, что  вы думаете  о вечном
возвращении? Есть  в этом какая-то истина или нет? Я имею в виду  следующее:
живем ли  мы всего  раз  и затем исчезаем,  или же все  повторяется  снова и
снова, возможно, бесчисленное количество раз, но только мы ничего об этом не
знаем и не помним?

     - Идея повторения, - сказал Гурджиев, - не является полной и абсолютной
истиной; но это ближайшее приближение к ней. В данном случае истину выразить
в словах невозможно. Но то, что вы говорите, очень  к  ней близко. И если вы
поймете, почему я не говорю об этом, вы будете к ней еще ближе. Какая польза
в том. что человек знает о возвращении, если  он  не осознает его и  сам  не
меняется? Можно даже  сказать,  что если  человек  не меняется,  для него не
существует  и  повторения:  и  если вы  скажете  ему о повторении,  это лишь
углубит его сон. Зачем ему совершать сегодня какие-либо усилия, если впереди
у него так много времени и так много возможностей - целая вечность? Зачем же
беспокоиться  сегодня?  Вот  почему  данная  система  ничего  не  говорит  о
повторении и берет только  ту одну  жизнь, в которой  мы живем.  Система без
усилий  к  изменению  себя не имеет  ни  смысла,  ни значения.  И работа  по
изменению себя должна начаться  сегодня  же,  немедленно.  Все  законы можно
видеть в  одной  жизни. Знания  о повторении  жизней  не прибавляют человеку
ничего,  если  он не видит, как все повторяется в одной жизни, именно в этой
жизни, если  он не  борется, чтобы изменить себя, дабы избегнуть повторения.
Но если он изменяет в  себе нечто существенное, т.е. если достигает чего-то,
это достижение утратить нельзя.

     - Следовательно, - спросил я, - можно сделать вывод, что все осознанное
и сформировавшееся, все тенденции должны возрастать?

     - И да, и нет, - ответил Гурджиев. - В  большинстве случаев это  верно,
совершенно  так же,  как это  справедливо  и для одной  жизни. Но  в большом
масштабе могут вступить в действие  новые силы. Сейчас я этого  не  объясню.
Однако подумайте над тем, что я скажу: влияния планет тоже могут измениться,
они  не  являются  постоянными.  Кроме  того,  сами  тенденции   могут  быть
различными:  есть  такие  тенденции,   которые,  появившись,  повторяются  и
развиваются сами по себе, механически; есть  и  другие, которые нуждаются  в
постоянном подталкивании и способны  совершенно исчезнуть или превратиться в
мечты,   если  человек  перестанет  над  ними  работать.  Далее,  для  всего
существует определенное время, определенный  срок. Возможности для  всего, -
он подчеркнул эти слова, - существуют только в течение определенного срока.

     Меня чрезвычайно заинтересовало  то, что говорил  Гурджиев.  Многое  из
этого  я  "предполагал"  раньше.  Но   тот   факт,   что   он  признал   мои
фундаментальные предпосылки,  а также то, что он внес в  них, имело для меня
громадную  важность.  Я почувствовал, что  вижу  очертания  "величественного
здания", о котором говорилось в  "Проблесках  истины". Мое плохое настроение
исчезло, и я даже не заметил, когда это случилось.

     Гурджиев сидел, улыбаясь.

     - Видите, как легко повернуть вас. А что если я просто придумал все это
для вас,  и никакого  вечного  возвращения  вовсе  нет? Что за удовольствие:
сидит мрачный Успенский,  не  ест  и не пьет? Попробую-ка развеселить его, -
подумал я. А  как развеселить  человека? Один любит веселые истории. Другому
нужно  найти  его  любимый предмет. Я знаю, что  у Успенского этот предмет -
"вечное возвращение". Вот  я  и  предложил  ему ответить  на  любой  вопрос,
заранее зная, о чем он спросит.

     Но  поддразнивания  Гурджиева  меня   не  тронули.  Он  дал  мне  нечто
существенное и не мог этого отобрать. Я не верил его шуткам, не верил, чтобы
он мог придумать сказанное им о возвращении. Кроме того, я научился понимать
его интонации,  и последующие  события показали,  что  я  был  прав,  и хотя
Гурджиев  не вводил идею возвращения в свое изложение  системы, он несколько
раз сослался на  нее, в основном, говоря об утраченных возможностях у людей,
приблизившихся к системе, но затем отпавших от нее.
 
 

     В  группах,  как обычно, продолжались беседы. Однажды Гурджиев  сказал,
что хочет провести  опыт  по  отделению личности  от  сущности. Всех нас это
очень заинтересовало, так как он уже давно обещал "опыты", но до  сих пор их
не было.  О методах я рассказывать не буду, а просто опишу людей, которых он
избрал  для опыта в  первый вечер. Один был уже  не молод; это  был человек,
занимавший видное положение в обществе. На наших встречах он часто  и  много
говорил о себе, о своей семье, о христианстве,  о событиях текущего момента,
связанных  с войной,  о  всевозможных "скандалах", которые  вызывали  у него
сильнейшее  отвращение. Другой  был  моложе; многие из  нас  не  считали его
серьезным  человеком.  Очень  часто он,  что  называется,  валял дурака  или
вступал  в  бесконечные  формальные споры  о  той  или  иной детали  системы
безотносительно к  целому.  Понять его было очень трудно:  даже о простейших
вещах  он  говорил  беспорядочно  и  запутанно,  самым  невероятным  образом
смешивая всевозможные точки зрения и  слова, принадлежащие разным категориям
и уровням.

     Пропускаю начало опыта. Мы  сидели в большой гостиной; разговор шел как
обычно.

     - Теперь наблюдайте, - прошептал мне Гурджиев. Старший из двух, который
с  жаром о  чем-то говорил,  внезапно умолк  на  середине фразы  и казалось,
утонул в кресле, глядя прямо  перед собой.  По знаку Гурджиева мы продолжали
разговаривать,  не  обращая  на него внимании. Младший стал прислушиваться к
разговору и наконец заговорил сам. Мы переглянулись. Его голос изменился. Он
рассказывал нам о некоторых наблюдениях над собой, говоря при  этом просто и
понятно, без лишних слов, без экстравагантностей и шутовства. Затем он умолк
и, потягивая папиросу, как будто о чем-то задумался. Первый продолжал сидеть
с отсутствующим видом.

     - Спросите его, о чем он думает, - тихо сказал Гурджиев.

     - Я? - услышав вопрос, он поднял голову, как бы очнувшись. - Ни о чем.

     Он слабо улыбнулся, как  будто извиняясь или удивляясь тому, что кто-то
спрашивает его, о чем он думает.

     -  Как же так, - сказал  один из нас,  -ведь  только  что вы говорили о
войне, о том,  что случится, если мы заключим мир с немцами; вы  продолжаете
придерживаться своего мнения?

     - По совести, не знаю,  - ответил тот неуверенным голосом,  -  разве  я
говорил что-нибудь такое?

     - Конечно; вы только что сказали, что каждый обязан об этом думать, что
никто не  имеет права забывать о войне, что каждый обязан иметь определенное
мнение - "да" или "нет", за войну или против нее.

     Он слушал, как будто не понимая, о чем говорит спрашивающий.

     - Да? Как странно, я ничего об этом не помню.

     - Но разве вам самому это не интересно?

     - Нет, ничуть не интересно.

     - И вы не  думаете о том, какие последствия  будет  иметь происходящее,
какими будут его результаты для России, для всей цивилизации?

     Он с видимым сожалением покачал головой.

     -  Не понимаю, о чем вы  говорите. Меня  это совсем  не  интересует,  я
ничего об этом не знаю.

     - Ну хорошо; а перед тем вы  говорили  о вашей семье.  Не  будет ли вам
лучше, если они заинтересуются нашими идеями и присоединятся к работе?

     -  Да, пожалуй,  - опять раздался неуверенный голос. Но почему я должен
об этом думать?

     - Да  ведь вы  говорили,  что вас пугает  пропасть, как  вы выразились,
растущая между вами и ними.

     Никакого ответа.

     - Что вы думаете об этом теперь?

     - Я ничего об этом не думаю.

     - А если бы вас спросили, чего вам хочется, что бы вы сказали?

     Опять удивленный взгляд.

     - Мне ничего не нужно.

     - И все-таки, чего бы вам хотелось?

     На  маленьком столике  подле него стоял недопитый стакан  чаю. Он долго
смотрел на него, как будто что-то обдумывая, затем  дважды посмотрел вокруг,
снова  взглянул  на стакан  и произнес  таким  серьезным  тоном  и  с  такой
серьезной интонацией, что мы все переглянулись:

     - Думаю, мне хотелось бы малинового варенья!

     - Зачем  вы  его спрашиваете? - прозвучал  из  угла голос, который мы с
трудом узнали. Это говорил второй "объект"  опыта. - Разве вы не видите, что
он спит?

     - А вы? - спросил один из нас.

     - Я, наоборот, пробудился.

     - Почему же он заснул, тогда как вы пробудились?

     - Не знаю.

     На этом опыт  закончился.  На следующий  день  никто из  них  ничего не
помнил. Гурджиев объяснил нам, что у первого все, что составляло предмет его
обычного  разговора,  тревог и  волнений,  заключалось в  личности.  И когда
личность погрузилась в сон, ничего этого практически не осталось. В личности
другого было много чрезмерной болтовни; однако за личностью стояла сущность,
знавшая столько  же,  сколько и  личность,  и  знавшая  это лучше;  и  когда
личность заснула, сущность заняла  ее место, на которое имела гораздо больше
права.

     - Заметьте, что  против  своего обыкновения он говорил очень немного, -
сказал Гурджиев, - но  он наблюдал за вами и за всем происходящим, и от него
ничего не ускользнуло.

     - Какая же ему от  этого польза, если  он ничего не  помнит? -  спросил
кто-то из нас.

     -  Сущность помнит, - ответил Гурджиев, - забыла  личность. И  это было
необходимо, иначе личность исказила бы все и все приписала бы себе.

     - Но ведь это своего рода черная магия, - сказал кто-то.

     - Хуже, - возразил Гурджиев. - Подождите, вы увидите вещи похуже.
 
 

     Говоря о "типах", Гурджиев спросил:

     -  Замечали  вы  или  нет,  какую   огромную  роль   играет  "тип"   во
взаимоотношениях между мужчиной" и женщиной?

     - Я заметил,  - отвечал я,  - что в течение своей жизни  каждый мужчина
вступает в контакт с женщиной определенного  типа, и каждая женщина вступает
в контакт с мужчиной определенного типа, как если бы для каждого мужчины был
заранее  установлен особый тип женщины, а  для  каждой женщины - особый  тип
мужчины.

     - В этом заключена значительная доля истины, - сказал Гурджиев. -  Но в
вашей формулировке слишком  много общих  слов. В действительности, вы видели
не типы  мужчин и женщин,  а  типы  событий. То,  о чем говорю  я,  касается
подлинного  типа,  т.е. сущности.  Если  бы люди жили  в сущности, один  тип
всегда  находил  бы  другой,  и  никогда  не  происходило  бы  неправильного
соединения типов. Но  люди живут в личности.  Личность имеет свои интересы и
вкусы, не имеющие  ничего общего  с  интересами и  вкусами сущности. В нашем
случае личность есть результат  ошибочной работы  центров.  По  этой причине
личности не нравится как раз то,  что нравится сущности, а нравится  то, что
не  нравится  сущности.  Здесь-то  и  начинается  борьба между  личностью  и
сущностью; сущность  знает,  что она  хочет, но  не может этого  выразить...
Личность не  желает  и слышать об  этом  и  не  принимает  в расчет  желания
сущности.  У нее свои собственные желания, и  она действует по-своему. Но ее
сила не идет дальше данного момента. И  по его прошествии двум сущностям так
или иначе приходится жить вместе, а они ненавидят друг друга. Тут не поможет
никакой образ действий, всегда берет верх и решает тип, или сущность.

     "В этом случае ничего не удается сделать при помощи разума или расчета.
Не  поможет и так  называемая любовь,  потому что любить в подлинном  смысле
механический человек не может: в нем что-то любит или не любит.

     "Вместе с тем, пол  играет  огромную  роль в  поддержании  механичности
жизни. Все, что люди делают, связано с  полом: политика, религия, искусство,
театр, музыка - все это  пол. Вы думаете,  люди ходят в театр или  в церковь
посмотреть новую пьесу  или  помолиться? Это лишь видимость. Главная вещь  в
театре и в церкви  - там  соберется  много женщин и много мужчин. Вот  в чем
центр  тяжести  всех  собраний. Как по-вашему, что  приводит  людей  в кафе,
рестораны,  на  различные  празднования?  Только  одно  -  пол.  Это главная
движущая сила всей механичности. От нее зависит весь сон, весь гипноз.

     "Вы должны постараться понять, что я имею в виду. Механичность особенно
опасна,  когда люди пытаются объяснить ее чем-то иным, а не  тем, что  есть.
Когда  пол ясно  осознает  себя  и  не  прикрывается  ничем, это  уже не  та
механичность, о которой я говорю.  Наоборот, пол, который  существует сам по
себе  и независимо  от  всего  прочего,  - это уже  большое  достижение. Зло
заключено в постоянном самообмане."

     - Какой же  отсюда вывод? Нужно или не нужно  изменить это положение? -
спросил кто-то.

     Гурджиев улыбнулся.

     - Люди  всегда  спрашивают  об этом, - сказал он.  -  О  чем бы  мне ни
случилось говорить, они спрашивают: "Нужно ли  это оставлять  таким, как это
можно изменить,  что  делать  в  данном  случае?"  Как  будто  что-то  можно
изменить, как будто можно что-то сделать. Теперь вы должны, по крайней мере,
понимать,  насколько  наивны   подобные  вопросы.  Это   положение   создали
космические силы,  они же и властвуют над  ним. А вы спрашиваете:  "Нужно ли
оставить его  таким  же  или  лучше  изменить?"  Сам Бог не  в  силах ничего
изменить.  Помните, что  говорилось  о  сорока восьми  законах?  Изменить их
нельзя: но можно освободиться от большинства из  них;  иными  словами, у нас
есть  возможность  изменить  это   положение   дел  для   себя,  возможность
ускользнуть из-под власти общего закона. Вам необходимо понять, что в данном
случае, как и во всех прочих, общий закон изменить нельзя. Но можно изменить
собственное положение по отношению к нему, можно уклониться от его действия.
Это тем более так,  поскольку в законе, о котором я говорю,  т.е. во  власти
пола  над  людьми, имеется  множество  различных  возможностей.  Эта  власть
включает в себя  главную форму рабства; она же  является  главной  формой  и
возможностью освобождения. Это вам следует понять.

     "Новое  рождение", о  котором  мы говорили  раньше, зависит от  половой
энергии в той  же  мере,  в  какой  зависят от  нее  физическое  рождение  и
продолжение рода.

     "Водород "си 12" - это "водород", представляющий собой конечный продукт
преобразования  пищи в организме человека, материя, с которой работает пол и
которую производит пол. Это "семя", это "плод".

     "Водород  си  12" может  перейти  в  "до"  следующей октавы  при помощи
"добавочного  толчка".  Но этот  "толчок" может  иметь  двойной характер,  и
потому  от него  могут  начинаться  две  разные  октавы:  одна за  пределами
организма,  который произвел "си", а  другая  - в самом организме.  Единение
мужского и  женского  "си 12" и все,  что его  сопровождает,  дает  "толчок"
первого рода, и новая октава, начатая с его помощью, развивается независимо,
как новый организм; новая жизнь.

     "Это нормальный и естественный способ использования энергии "си 12". Но
в том же организме  есть и другая возможность - создание новой жизни  внутри
того же организма, в котором была  выработана  "си  12",  без  единения двух
принципов,  мужского  и  женского. В  этом  случае новая октава  развивается
внутри организма, а не  вне  его. Это и есть рождение "астрального тела". Вы
должны понять,  что "астральное тело" рождается из того же самого материала,
из той же  самой материи, что и  физическое тело,  только процесс этот иной.
Физическое тело в целом,  все его  клетки, так сказать, пропитаны эманациями
"си  12".  И  когда  они вполне  пропитаются ими,  материя  "си  12"  начнет
кристаллизоваться, что и составляет формирование "астрального тела".

     "Переход  материи "си 12" в эманацию  и постепенное насыщение ею  всего
организма  -  это  и  есть  то, что алхимия  называет  "трансмутацией",  или
преображением. Именно это преображение физического тела в астральное алхимия
называет превращением "грубого" в "тонкое", или превращением низших металлов
в золото.

     "Законченная   трансмутация,  т.е.   формирование  "астрального  тела",
возможна только в здоровом, нормально функционирующем организме.  В больном,
извращенном или искалеченном организме трансмутация невозможна."

     - Необходимо ли для трансмутации  половое воздержание, полезно  ли  оно
вообще для работы? - спросили мы его.

     - Здесь не один, а несколько вопросов, -  сказал Гурджиев. - Во-первых,
половое  воздержание полезно для трансмутации  только  в  некоторых случаях,
т.е.  для  некоторых  типов  людей.  Для   других  оно  совсем  не  является
необходимым.  А  у  некоторых  оно  приходит  само  собой, когда  начинается
трансмутация. Объясню это понятнее. Для  некоторых типов необходимо полное и
длительное половое воздержание, чтобы трансмутация  началась; иначе  говоря,
без длительного и полного воздержания трансмутация не начнется, но  если она
началась,  воздержание более не является необходимым. В других случаях, т.е.
у людей иных типов, трансмутация может начаться при нормальной половой жизни
-  и начаться, наоборот, раньше  и  протекать лучше с  очень большой внешней
тратой  половой  энергии.  В третьем  случае начало трансмутации  не требует
воздержания;  но  начавшись,  трансмутация  поглощает всю половую  энергию и
кладет конец нормальной половой жизни и внешним тратам половой энергии.

     "Затем другой вопрос: полезно для работы половое воздержание или нет?

     "Оно полезно, если существует во всех центрах. Если же  в одном  центре
существует  воздержание,  а  в других полная свобода  воображения, тогда  не
может быть ничего хуже. Более того, воздержание полезно, если человек знает,
что  делать с  энергией,  которую он  таким  путем сберегает. Если  же он не
знает,  что  с ней  делать,  тогда  он  от  полного  воздержания  ничего  не
выиграет."

     - Какова  наиболее  правильная  форма  жизни в этом  отношении с  точки
зрения работы? - спросил кто-то.

     -  Сказать это  невозможно,  - ответил Гурджиев. -  Повторяю, что когда
человек не  знает, ему лучше не  пытаться что-то  делать.  Пока  у  него нет
нового и точного знания, вполне достаточно, если  его жизнь будет: протекать
по  обычным  правилам и  принципам. Если же человек начинает в данной  сфере
теоретизировать и  что-то  изобретать,  это  не  приведет ни  к чему,  кроме
психопатии. Опять же следует помнить, что только  человек, вполне нормальный
в области половой  жизни, может иметь  какие-то  шансы в работе; любого рода
"оригинальничанье", странные вкусы, необычные желания  или, наоборот, страхи
и  постоянно действующие "буфера"  должны быть преодолены с  самого  начала.
Современное воспитание и современная жизнь создают великое множество половых
психопатов. Они не имеют никаких шансов в работе.

     "Вообще говоря, существует  лишь два правильных способа расхода половой
энергии. Это нормальная половая жизнь и трансмутация. Все изобретения в этой
сфере очень опасны.

     "Люди с незапамятных времен пробовали  осуществить воздержание. Иногда,
в очень редких случаях,  это к чему-то  приводило; однако большей частью так
называемое  воздержание  есть   просто   изменение  нормальных  ощущений  на
ненормальные, потому что ненормальные  ощущения легче скрыть. Но я  хотел бы
поговорить не об этом. Вы должны понять, где лежит главное зло и что ведет к
рабству. Это не сама половая жизнь, а злоупотребления ею. Но  и само понятие
злоупотребления толкуется неправильно. Обычно люди считают, что речь идет об
эксцессах    или   извращениях,   но   это   сравнительно   невинные   формы
злоупотребления половой  жизнью.  Необходимо очень хорошо знать человеческую
машину, чтобы понять, что злоупотребление половой жизнью в подлинном  смысле
слова означает неправильную работу центров  по  отношению к половой функции,
т.е. действие полового центра  через другие центры или  других центров через
половой; или, еще точнее, функционирование полового центра за счет  энергии,
взятой из других центров, и функционирование других центров за счет энергии,
взятой из полового центра."

     - Можно ли считать половой центр независимым центром? - спросил один из
нас.

     - Можно, - сказал Гурджиев.  - Вместе  с тем,  если принять весь нижний
этаж за одно, тогда  половой центр  можно  рассматривать как  нейтрализующую
часть двигательного центра.

     - С каким "водородом" работает половой центр? спросил другой.

     Этот вопрос интересовал нас в течение долгого времени, но раньше нам не
удавалось  задать его. Если же  Гурджиева спрашивали  об  этом,  он не давал
прямого ответа.

     -  Половой центр  работает с  "водородом 12", -  сказал  он, -  вернее,
должен работать  с  ним. Это "си  12". Но  дело в  том,  что он очень  редко
работает  с подходящим "водородом". Ненормальности  в работе полового центра
требуют специального изучения.

     "Во-первых,  следует  отметить, что  в  нормальных  условиях  в половом
центре,  как  и  в высшем эмоциональном  и  высшем мыслительном центрах, нет
отрицательной стороны. Во всех других центрах, кроме высших, в мыслительном,
эмоциональном,  двигательном и инстинктивном, существуют,  так  сказать, две
половины:  положительное и  отрицательное,  утверждение и отрицание,  "да" и
"нет"  -  в  мыслительном  центре,   приятные  и  неприятные  ощущения  -  в
двигательном и инстинктивном центрах. В половом центре такого деления нет. В
нем нет положительной  и отрицательной стороны, нет неприятных  ощущений или
чувств.  Там или  существует приятное  ощущение, приятное  чувство, или  нет
ничего, никакого ощущения, полное безразличие. Но из-за  неправильной работы
центров часто  бывает  так,  что половой  центр  соединяется с отрицательной
частью эмоционального  центра  или  с  отрицательной  частью  инстинктивного
центра.  И тогда определенного  рода стимулирование полового центра или даже
любое  половое  возбуждение вызывает неприятные  ощущения или чувства. Люди,
которые испытывают эти неприятные чувства и ощущения, вызванные в них идеями
или   воображением,  связанными  с   полом,   склонны  считать   их  великой
добродетелью или чем-то оригинальным; на самом деле это просто болезнь. Все,
связанное  с   полом,  должно  быть  или  приятным,  или  безразличным.  Все
неприятные чувства и ощущения приходят из эмоционального или  инстинктивного
центра.

     "Вот  это  и  есть "злоупотребление  половой  жизнью". Далее необходимо
помнить, что половой центр работает с "водородом 12", а это  значит,  что он
сильнее и  быстрее всех других центров. Фактически, половой  центр управляет
всеми другими центрами.  В  обычных  обстоятельствах, т.е.  когда человек не
имеет ни  сознания,  ни воли, единственная  вещь, которая удерживает половой
центр в подчинении, - это "буфера". Они  могут превратить  его в ничто, т.е.
остановить его нормальное проявление,  но уничтожить  его энергию  они  не в
состоянии. Энергия остается и переходит в другие центры, находя себе способы
проявления  через них;  иными  словами,  прочие  центры  крадут  у  полового
энергию, которой  он  сам  не пользуется. Энергию полового  центра  в работе
мыслительного,  эмоционального  и  двигательного центров  можно опознать  по
некоему  "привкусу",  по  особому  жару,  по  ярости, которой совершенно  не
требует природа дела. Мыслительный центр пишет книги; но, пользуясь энергией
полового центра, он не просто занимается философией, наукой или политикой, -
он всегда с  чем-то борется, спорит,  критикует, создает  новые субъективные
теории.  Эмоциональный центр проповедует христианство, воздержание, аскетизм
или страх и ужас греха, ада, мучений грешников, вечное пламя  - и все это за
счет энергии полового  центра... С другой стороны, при помощи той же энергии
он  устраивает  революции, грабежи,  поджоги и  убийства. Двигательный центр
занимается  спортом, ставит рекорды,  взбирается  на горы, прыгает, фехтует,
борется, сражается  и  так  далее.  Во  всех  этих  случаях, т.е.  в  работе
мыслительного  центра,  как  и  в  работе  эмоционального  и  двигательного,
использующих энергию полового центра,  имеется  один  характерный  признак -
какая-то особая  страстность  и вместе с тем бесполезность. Ни мыслительный,
ни  эмоциональный,  ни  двигательный центр  никогда не  могут создать ничего
полезного   при  помощи  энергии  полового  центра.   Это  -   тоже  примеры
"злоупотребления половой энергией".

     "Но тут только одна сторона вопроса. Другая сторона  заключается в том,
что,  когда энергия полового центра расхищается другими центрами и  тратится
на  бесполезную работу,  на  долю  самого  полового  центра  уже  ничего  не
остается, и  ему приходится красть энергию  у других центров,  гораздо более
грубую и низкую,  о собственная. Тем не менее, половой центр очень важен для
общей деятельности  и  особенно для внутреннего роста организма, потому что,
работая  с  "водородом 12", он может получать очень тонкую пищу впечатлений,
какую не способен получить  ни  один  из  обычных центров.  Эта  тонкая пища
впечатлений  очень  важна для производства высших видов "водорода". Но когда
половой центр работает с чужой энергией, т.е. со сравнительно низкими видами
"водорода 24 и 48", его впечатления становятся более грубыми, и он перестает
играть в организме ту роль, которую мог бы играть. В то же время объединение
с  мыслительным центром и использование  этим центром энергии пола порождает
слишком  сильное  воображение, касающееся вопросов пола,  а  также тенденцию
удовлетворяться  воображением.  Объединение  с эмоциональным центром создает
сентиментальность и, напротив, ревность и жестокость. Это опять-таки картина
"половых злоупотреблений".

     -  Каким  образом бороться  с  "половыми злоупотреблениями"? -  спросил
кто-то.

     Гурджиев засмеялся.

     -  Я ждал  этого вопроса, -  сказал он. - Но вы уже должны понять,  что
невозможно объяснить, что  такое "половые злоупотребления" человеку, который
еще не начал работать  над собой и не знает структуры машины, как невозможно
сказать, что ему нужно делать для избежания этих злоупотреблений. Правильная
работа над собой начинается с создания постоянного центра тяжести. Когда  он
создан,  тогда   все   прочее  начинает  располагаться  и  распределяться  в
подчинении  ему.  Вопрос  сводится к  следующему:  из  чего  и  как  создать
постоянный  центр  тяжести? А на это  можно ответить,  что  только отношение
человека  к  работе и  школе, его  оценка работы,  осознание механичности  и
бесцельности всего прочего может создать в нем постоянный центр тяжести.

     "Роль полового центра в создании общего равновесия и постоянного центра
тяжести может оказаться весьма значительной. По качеству своей  энергии (при
использовании  собственной энергии)  половой центр стоит  на одном уровне  с
высшим эмоциональным  центром,  и все  прочие центры  подчинены ему. Поэтому
если бы  он работал с собственной энергией,  это была бы великая  вещь; одно
это указывало бы на сравнительно высокий уровень бытия. В этом случае,  т.е.
при работе с собственной  энергией и на своем месте, все другие центры могли
бы работать правильно - на своих местах и с собственными энергиями."

ГЛАВА 13

     Напряженность  внутренней  работы. - Подготовка к "фактам". - Посещения
Финляндии. - "Чудо" начинается. "Мысленные разговоры" с Гурджиевым. - "Вы не
спите".  Вид "спящих людей".  -  Невозможность  исследовать  высшие  явления
обычными методами.  - Изменившийся взгляд на  "методы действия". -  "Главная
черта". - Гурджиев определяет главные черты людей. - Реорганизация группы. -
Те, кто оставляет  работу.  - Между двумя  стульями. - Трудность возвращения
назад.  - Квартира  Гурджиева.  -  Реакция на молчание.  -  "Видна  ложь". -
Демонстрация.  -  Как пробудиться?  -  Как создать необходимое эмоциональное
состояние?  -  Три  пути.  -  Необходима   жертва.   -  "Пожертвовать  своим
страданием".   -   Расширенная   "таблица  видов  водорода".  -  "Движущаяся
диаграмма". - "У нас очень мало времени".
 
 

     Этот период - середина лета  1916 года  - остался в памяти  всех членов
нашей  группы как время  очень интенсивной  работы. Все мы  чувствовали, что
делаем очень  мало по сравнению с той огромной  задачей,  которую  поставили
перед собой. Мы понимали, что наш шанс узнать больше может исчезнуть, причем
так  же  внезапно,  как  появился;  мы старались усилить  в себе  внутреннее
напряжение   работы,   сделать   все   возможное,  пока   условия   остаются
благоприятными.

     Я  начал серию  экспериментов, или  упражнений,  используя определенный
опыт, который приобрел ранее, и  провел  серию кратких, но очень интенсивных
постов.  Называю  их   "интенсивными"   потому,  что  предпринял   их  не  с
гигиенической целью, а, наоборот, стараясь дать организму сильнейшие толчки.
В добавление к  этому  я  начал "дышать"  по  определенной системе,  которая
вместе с  постом  давала  раньше интересные  психологические  результаты.  Я
проводил  упражнения  в "повторении"  по  способу "умной  молитвы",  которые
прежде очень помогали мне сосредоточенно  наблюдать за собой; провел я также
серию  умственных  упражнений довольно  сложного характера  для концентрации
внимания.  Я не  описываю  подробно  эти  упражнения  и  эксперименты только
потому,  что  эта попытка найти  свой  путь  предпринималась, в  общем,  без
точного представления о ее возможных результатах.

     Но все равно, это, равно как и наши беседы и встречи, удерживало меня в
состоянии   сильнейшего  напряжения  и,   конечно,  в  значительной  степени
способствовало целому ряду необыкновенных переживаний,  которые я  испытал в
августе 1916 года. Гурджиев сдержал свое слово, и я увидел "факты", и, кроме
того,  понял,  что он имел в виду,  когда говорил, что  до  фактов нужно еще
многое другое.

     "Другое"  заключалось  в  подготовке,  в  понимании некоторых  идей,  в
пребывании  в  особом эмоциональном состоянии.  Состояние, которое  является
эмоциональным,  нам непонятно, т.е. мы не понимаем, что оно  необходимо, что
"факты" без него невозможны.

     Теперь я перехожу к самому трудному, потому  что описать сами факты нет
никакой возможности.

     Почему?

     Я часто задавал себе этот вопрос. И  мог ответить только  то, что в них
было слишком много  личного,  чтобы  стать общим  достоянием. Думаю, что так
было не только в моем случае, но так бывает всегда.

     Помню, как такого рода утверждения приводили  меня в негодование, когда
я  встречал  их  в   воспоминаниях  или  заметках  людей,  прошедших   через
необычайные  переживания  и  потом  отказывающихся  их  описать. Они  искали
чудесного и были убеждены, что в той или иной форме нашли его.  Но когда они
находили  то,  что искали, они  неизбежно говорили:  "Я  нашел.  Но я  не  в
состоянии описать  то,  что  я нашел". Мне эти слова  всегда  представлялись
искусственными и надуманными.

     И вот я оказался точно в таком же положении.  Я нашел то,  что искал; я
видел и  наблюдал  факты,  далеко выходящие за пределы  того, что мы считаем
возможным, признанным или допустимым, - и ничего не могу рассказать о них!

     Главное  в этих внутренних переживаниях  было  их особое содержание или
новое знание,  которое приходит с ними.  Но даже  этот внешний  аспект можно
описать лишь  очень  приблизительно.  Как я  уже сказал, после моих постов и
других  экспериментов  я  находился  в  несколько   возбужденном  и  нервном
состоянии   и  физически  чувствовал  себя  слабее  обычного.  Я  приехал  в
Финляндию, на дачу  И. Н.  М., в чьем петербургском  доме недавно  проходили
наши встречи. Здесь же находился  Гурджиев и  еще  восемь человек  из  нашей
группы.  Вечером беседа коснулась  наших попыток рассказать  о своей  жизни.
Гурджиев был очень резок  и саркастичен,  как будто стремился спровоцировать
то одного, то  другого из нас; в особенности он подчеркивал  нашу трусость и
леность ума.

     Меня чрезвычайно задело,  когда он принялся повторять  перед всеми  то,
что  я строго  конфиденциально  сказал  ему  о  докторе  С.  Его  слова были
неприятны  для меня, главным образом  потому, что  я  всегда  осуждал  такие
разговоры о других.

     Было  около  десяти  часов,  когда он  позвал  меня, доктора  С. и 3. в
небольшую отдельную комнату. Мы уселись на полу по-турецки, и Гурджиев начал
объяснять и показывать нам некоторые позы  и  движения тела. Нельзя  было не
заметить, что во всех его движениях присутствует поразительная уверенность и
точность, хотя сами по себе  они  не представляли особой проблемы, и хороший
гимнаст  мог  их   выполнить  без  чрезмерных   затруднений.  Я  никогда  не
претендовал  на  роль атлета, -  однако внешне  мог подражать  им.  Гурджиев
объяснил,  что, хотя гимнаст мог- бы, конечно,  выполнить эти упражнения, он
выполнил   бы  их  иначе,   а   Гурджиев  выполнял   их  особым  образом,  с
расслабленными мускулами.

     После  этого  Гурджиев  снова вернулся  к  вопросу о том,  почему мы не
смогли рассказать историю своей жизни. И с этого началось чудо.

     Могу  заявить  с  полной  уверенностью,  что  Гурджиев  не  пользовался
никакими внешними  методами, т.е.  не давал  мне  никаких  наркотиков  и  не
гипнотизировал меня каким-либо известным способом.

     Все  началось с того, что  я услышал  его мысли. Мы  сидели в небольшой
комнате с  деревянным полом без ковров, как  это  бывает на дачах.  Я  сидел
напротив Гурджиева, а  доктор С.  и 3,-по сторонам. Гурджиев говорил о наших
"чертах",  о  нашей  неспособности  видеть  или  говорить правду. Его  слова
вызвали  у меня  сильное  волнение.  И  вдруг  я  заметил,  что среди  слов,
произносимых им  для всех нас, есть "мысли", предназначенные лично для меня.
Я  уловил одну из этих мыслей  и ответил на нее как обычно, вслух.  Гурджиев
кивнул мне и перестал говорить. Наступила довольно  долгая  пауза. Он  сидел
спокойно и молчал. Внезапно я услышал его голос внутри себя, как бы в груди,
около сердца.  Он задал  мне определенный  вопрос.  Я взглянул  на  него; он
сидел,  улыбаясь.  Его вопрос вызвал  у  меня  сильную эмоцию, но  я отвечал
утвердительно.

     - Почему он это говорит? - спросил Гурджиев, глядя по очереди то на 3.,
то на доктора С., - разве я что-нибудь у него спрашивал?

     И  сразу же задал мне  другой, еще  более трудный вопрос,  обращаясь ко
мне, как и раньше, без слов. 3. и доктор С. были явно удивлены происходящим,
особенно 3. Разговор если это можно  назвать  разговором - продолжался таким
образом  не  менее  получаса.  Гурджиев задавал  мне вопросы без  слов,  а я
отвечал вслух.  Меня сильно взволновало то,  что  говорил Гурджиев, что он у
меня  спрашивал  и что  я  не  могу здесь передать. Дело касалось  некоторых
условий,  которые мне следовало принять - или оставить работу. Гурджиев  дал
мне месячный срок. Я отказался от  срока и заявил, что какими бы трудными ни
были  его  требования, я  выполню  все немедленно.  Но Гурджиев  настоял  на
месячном сроке.

     Наконец  он встал, и мы  вышли из  комнаты на веранду. С другой стороны
дома также находилась большая веранда, где сидели остальные наши люди.

     О  том, что случилось  после  этого,  я могу  сказать  очень мало, хотя
главные  события произошли  именно потом.  Гурджиев  разговаривал  с С. и 3.
Затем сказал кое-что  обо мне, и его слова сильно  на меня подействовали.  Я
вскочил и вышел в сад, а оттуда  отправился в лес и долго  гулял в  темноте,
целиком  пребывая во  власти  самых  необычных мыслей и  чувств.  Иногда мне
казалось, что я что-то нахожу, а затем опять теряю.

     Так продолжалось в течение одного-двух  часов. Наконец, в момент, когда
я  достиг чего-то вроде вершины противоречий и внутреннего  смятения, в моем
уме  мелькнула  мысль,  рассмотрев  которую,  я  быстро пришел  к  ясному  и
правильному пониманию всего, что Гурджиев сказал о моем положении. Я увидел,
что Гурджиев прав: того,  что  я считал в себе твердым и надежным, на  самом
деле не существует. Но я обнаружил кое-что еще. Я понимал, что он не поверит
мне и посмеется надо мной,  если  я расскажу ему про эту другую вещь. Но для
меня она была неоспоримым фактом, и то, что произошло позднее, показало, что
я был прав.

     Я долго сидел на какой-то прогалине и курил. Когда я вернулся домой, на
небольшой веранде было темно. Подумав, что  все уже улеглись, я ушел в  свою
комнату и лег  в постель. В действительности, Гурджиев с другими в это время
ужинали  на  большой веранде. Вскоре после того,  как я лег,  меня  охватило
непонятное  возбуждение, сердце с силой забилось, и я снова услышал у себя в
груди голос Гурджиева.  Теперь  я не  только слышал, но и  отвечал в  уме, и
Гурджиев  слышал меня  и отвечал  мне.  В нашем разговоре было  что-то очень
странное.  Я старался найти какие-то фактические подтверждения происшедшему,
но мне это не удавалось. В конце концов,  все могло быть "воображением"  или
сном наяву,  потому  что,  хотя  я  и пытался задать  Гурджиеву какой-нибудь
конкретный вопрос, который не  оставил бы сомнения в реальности разговора  и
его  участия  в нем, я  не  смог спросить ничего убедительного. Те  вопросы,
которые я  ему задал и  на которые получил  ответы, я вполне мог  задать сам
себе и  сам  же на них ответить.  У меня даже  возникло впечатление,  что он
избегает    конкретных   ответов,   которые   могли    бы    послужить   мне
"доказательствами".  А  на  один  или  два  мои  вопроса  он  намеренно  дал
неопределенные  ответы.  Однако  чувство  разговора   было   очень  сильным,
совершенно новым, не похожим ни на что другое.

     После  долгой   паузы  Гурджиев  задал  мне   вопрос,  сразу   же  меня
настороживший; он сделал паузу, как бы ожидая ответа.

     То,  что  он спросил,  внезапно  положило  конец  всем  моим  мыслям  и
чувствам. Это  был не страх, по крайней  мере, не  осознанный  страх,  когда
человек  знает,  чего  он  боится;  но  я  весь  дрожал  и  что-то буквально
парализовало меня всего, так что я не мог выговорить ни слова, хотя и сделал
отчаянное усилие, желая дать утвердительный ответ.

     Я чувствовал, что Гурджиев ждет, но долго ждать не будет.

     - Ну,  хорошо, - сказал он наконец, - сегодня вы устали. Отложим это на
другой раз.

     Я  начал  что-то  говорить. Кажется, я  просил его подождать,  дать мне
немного времени, чтобы освоиться с этой мыслью.

     - В другой раз, - сказал его голос. - Спите! - И его голос замолк.

     Я долго не мог заснуть. Утром, когда мы вышли на небольшую веранду, где
находились прошлым вечером, Гурджиев сидел в саду у круглого стола, метрах в
двадцати от меня. С ним было трое или четверо наших.

     - Спросите его, что произошло вчера вечером, - сказал Гурджиев.

     Почему-то это  замечание  меня  рассердило.  Я  повернулся и  зашагал к
веранде.  Когда я  подошел к  ней,  я опять  услышал  у  себя в  груди голос
Гурджиева:

     - Стойте!

     Я остановился и повернулся к Гурджиеву. Он улыбался.

     - Куда же вы идете? Присядьте здесь, - сказал он обычным голосом.

     Я  сел около него, но  не смог  ничего сказать,  да  мне и не хотелось.
Ощущая необычную ясность мысли, я хотел сосредоточиться на вопросах, которые
мне  казались особенно  трудными.  Мне  в  голову пришла мысль, что  в  этом
необычном состоянии я мог  бы, пожалуй, найти ответы  на вопросы, которые не
был в состоянии разрешить обычным путем.

     Я  начал  думать  о   первой   триаде  луча  творения,  о  трех  силах,
составляющих одну. Что они могли  означать? Можем ли мы дать им определения?
Можем ли понять их смысл? Что-то начало  формулироваться у меня в голове, но
как только я пытался перевести это в слова, все исчезало. "Воля, сознание...
что  было третьим?" -  спросил я себя.  Мне  казалось, что если бы я  назвал
третье, я сразу понял бы остальное.

     - Оставьте это, - сказал громко Гурджиев.

     Я обратил на него взгляд, а он посмотрел на меня.

     - Путь к  этому еще  долгий, - сказал он. -  Сейчас вы не сможете найти
ответ. Лучше думайте о себе, о своей работе.

     Сидевшие рядом люди с удивлением  глядели на нас. Гурджиев  ответил  на
мои мысли.

     Затем началось  нечто  странное,  длившееся целый день и продолжавшееся
позже. Мы оставались в Финляндии еще три дня. В течение этих трех дней у нас
было много разговоров о  самых разных предметах. И все это время я находился
в   необычном   эмоциональном   состоянии,    которое   иногда   становилось
утомительным.

     - Как избавиться от этого состояния? Я не могу больше переносить его, -
спросил я у Гурджиева.

     - Так вы желаете погрузиться в сон? - спросил он.

     - Конечно, нет, - отвечал я.

     - Тогда  о  чем  же вы  спрашиваете? Это  и есть  то,  чего  вы хотели;
пользуйтесь им. Сейчас вы не спите.

     Не уверен,  что его  слова были совсем  верны.  Несомненно, в некоторые
моменты я "спал".

     Многое из того, что я говорил  в то время, должно быть, сильно удивляло
моих сотоварищей по  необычайному  приключению.  Да  и  сам я  был  порядком
удивлен.  Многое происходило как  во  сне,  многое  не  имело  ни  малейшего
отношения к реальности.  Нет никакого сомнения, что многое было плодом моего
собственного  воображения.  И  впоследствии  я  с  очень  странным  чувством
вспоминал то, что говорил тогда.

     Наконец  мы  вернулись  в  Петербург.  Гурджиев  ехал в  Москву,  и  мы
отправились  с  Финляндского  вокзала прямо  на  Николаевский. Проводить его
собралась довольно большая компания. Он уехал.

     Но до окончания чудесного  было еще очень  далеко. Поздним вечером того
же дня  опять происходили удивительные  явления: я "беседовал" с ним и видел
его в вагоне поезда, шедшего в Москву.

     Затем последовал какой-то странный период, длившийся около трех недель,
в течение которого я время от времени видел "спящих людей".

     Это требует особого пояснения.

     Через два или три дня после отъезда Гурджиева я шел по Троицкой и вдруг
увидел, что  идущий  мне навстречу  человек  -  спит.  В этом  не могло быть
никакого сомнения. Хотя глаза его были открыты, он шагал, явно погруженный в
сон, и сновидения, подобно облакам, пробегали по его лицу. Мне пришло на ум,
что если смотреть на него достаточно долго,  я увижу и его  сны, т.е. пойму,
что он видит во сне. Но он прошел мимо. Следом за ним прошел другой человек,
и он тоже спал. Проехал спящий извозчик с двумя спящими седоками. Неожиданно
я оказался в положении  принца  из "Спящей  красавицы". Все вокруг меня были
погружены  в  сон.  Ощущение  было явственным и  несомненным. Я  понял смысл
утверждения о  том, сколь  многое еще можно увидеть  нашими глазами - многое
такое, чего  мы обычно не видим. Эти ощущения длились несколько минут. Потом
они повторились на следующий день, но очень слабо. Я  сразу же открыл,  что,
стараясь  вспоминать  себя,  я мог  усиливать эти ощущения и  увеличивать их
длительность настолько, насколько у меня хватало сил не отвлекаться, т.е. не
разрешать вещам  и всему окружению  привлекать  мое внимание. Когда внимание
отвлекалось, я  переставал видеть  "спящих людей" -  вероятно,  потому,  что
засыпал сам. Я рассказал об этих опытах нескольким нашим людям, и у двоих из
них, пытавшихся вспоминать себя, возникли сходные переживания.

     Потом все пришло в  норму. Я не мог окончательно понять, что случилось,
но со мной произошел глубокий переворот.  Несомненно, во всем, что я говорил
и  думал в течение этих трех  недель, было немало фантазии. Однако я  увидел
себя т.е. увидел  в  себе  много  таких  вещей, которых  никогда  раньше  не
усматривал. Сомнений  в этом быть не могло, и хотя впоследствии я стал таким
же, каким был,  я не  мог уже не  знать того, что со  мной произошло, не мог
ничего забыть.

     Одно  я понял тогда  с неоспоримой  ясностью -  никакие явления высшего
порядка,  т.е.  явления,  превосходящие  категорию  обычных, каждодневных  и
называемые   иногда  "метафизическими",  нельзя  наблюдать  или  исследовать
обычными  средствами,  в повседневном  состоянии  сознания,  как  физические
явления.  Совершенно  нелепо  полагать,  что  удастся изучать такие  явления
высшего  порядка,  как  "телепатия",  "ясновидение",  предвидение  будущего,
медиумические и  тому подобные явления так же,  как  изучают  электрические,
химические  и  метеорологические  явления.  В явлениях высшего порядка  есть
нечто,  требующее  для  их  наблюдения  и  изучения  особого  эмоционального
состояния. Это  исключает  возможность "правильно проведенных"  лабораторных
опытов и наблюдений.

     Раньше я пришел к тем же выводам после собственных опытов,  описанных в
книге  "Новая  модель вселенной"  (в главе  об  экспериментальной  мистике).
Теперь же понял причину, почему подобные опыты невозможны.

     Второе  интересное заключение,  к которому  я пришел,  описать  гораздо
труднее. Оно относится к замеченной мной  перемене некоторых  моих взглядов,
формулировок целей, желаний  и надежд.  Многие аспекты этого прояснились для
меня только впоследствии. И потом я обнаружил, что именно в это время в моих
взглядах  на самого  себя,  на  окружающих и  особенно на  "методы действия"
начались  вполне определенные перемены,  - если  не прибегать к более точным
определениям. Описать сами изменения очень трудно. Могу  только сказать, что
они никоим образом  не были связаны с тем,  что было  сказано в Финляндии, а
оказались результатом  эмоций, которые я там  пережил. Первое,  что  я  смог
отметить,  было  ослабление крайнего  индивидуализма, который  до  недавнего
времени  был  основной чертой моего отношения к  жизни. Я стал больше видеть
людей  и ощущать  свою общность с ними.  Вторым было то, что  где-то глубоко
внутри  себя  я  понял  эзотерический  принцип  невозможности насилия,  т.е.
бесполезности насильственных мер для достижения каких бы то ни было целей. С
несомненной ясностью  я увидел - и  больше не утрачивал  этого чувства - что
насильственные меры  в  любом случае  приведут к отрицательным  результатам,
противоположным  тем целям,  ради которых они были  применены. То, к чему  я
пришел,  было похоже  на толстовское непротивление;  но это  совсем не  было
непротивлением, так как я пришел к  нему не  с этической,  а с  практической
точки зрения, не с  точки зрения благого или злого,  а с  точки зрения более
успешного и целесообразного.

     Следующий раз Гурджиев приехал в Петербург в начале сентября. Я пытался
расспросить его о том, что в действительности произошло в Финляндии - правда
ли, что он сказал что-то, испугавшее меня, а также чего именно я испугался.

     -  Если  было именно  так,  значит, вы  еще  не  были  готовы,  ответил
Гурджиев. Больше он ничего не объяснил.

     В это посещение центр  тяжести бесед приходился на "главную черту",  на
"главный недостаток" каждого из нас.

     Гурджиев был очень изобретателен, давая определения нашим особенностям.
Тогда я понял, что  главную черту можно определить не у каждого характера. У
некоторых  главная  черта  может быть  настолько скрыта  разными формальными
проявлениями, что ее почти невозможно отыскать. Затем, человек может считать
своей главной  чертой самого  себя, подобно тому как я мог бы  назвать  свою
главную   черту   "Успенским",  или,  как  ее  называл   Гурджиев,   "Петром
Демьяновичем".  Здесь  не  может  быть  никаких  ошибок,  потому  что  "Петр
Демьянович"  любого человека  формируется,  так  сказать, вокруг его главной
черты.

     В тех случаях, когда кто-то не соглашался  с определением своей главной
черты, данным Гурджиевым, последний говорил, что сам факт несогласия данного
лица доказывает его правоту.

     -  Я не  согласен только с тем, что указанное вами качество  - это  моя
главная черта, - сказал один из наших людей. - Главная черта, которую я знаю
в себе, гораздо  хуже.  Но не  спорю: возможно, люди видят меня таким, каким
видите вы.

     - Вы ничего не  знаете в  себе, - сказал ему Гурджиев. Если бы вы знали
себя, у вас не было бы этой черты. И люди, конечно, видят вас таким, каким я
назвал вас. Но вы не видите себя так, как они видят вас. Если вы примете то,
что я сказал вам, как  свою главную черту, вы поймете, как вас видят люди. И
если вы найдете путь к борьбе с этой чертой и уничтожите ее, т.е. уничтожите
ее непроизвольные проявления,  эти слова Гурджиев произнес с ударением, - вы
будете производить на людей не то впечатление,  какое производите сейчас,  а
то, какое захотите.

     С  этого  начались  долгие  разговоры  о  впечатлении,  которое человек
производит  на  других,  и  о  том,  как  можно произвести  желательное  или
нежелательное впечатление.

     Окружающие  видят  главную черту человека, как бы  она ни  была скрыта.
Конечно,  они не всегда могут  ее определить, однако их определения зачастую
очень  верны  и  очень  точны.  Возьмите  прозвища.  Иногда   они  прекрасно
определяют главную черту.

     Разговор о впечатлениях еще раз привел нас к вопросу о "мнительности" и
"внимательности".

     - Не  может быть  надлежащей  внимательности,  пока человек укоренен  в
своей главной черте, -  сказал Гурджиев, как, например, такой-то  (он назвал
одного члена нашей компании). Его главная  черта заключается  в том, что его
никогда нет дома. Как же он может быть внимательным к кому-то или чему-то?

     Я  был удивлен  тем  искусством,  с которым Гурджиев определил  главную
черту. Это было даже не психологией, а искусством.

     -  Психология  и  должна  быть  искусством,  -  возразил   Гурджиев.  -
Психология никогда не может быть просто наукой.

     Другому человеку из нашей компании он тоже указал на его черту, которая
заключалась в том, что он вообще не существует.

     - Понимаете, я не вижу вас,  - сказал Гурджиев. - Это не значит, что вы
всегда  такой.  Но  когда  вы  бываете  таким,  как  сейчас,  вы  вообще  не
существуете.

     Еще одному члену группы он сказал,  что его главная черта заключается в
склонности всегда со всеми обо всем спорить.

     -  Но  ведь я никогда не спорю!  - с  жаром  возразил тот. Никто не мог
удержаться от смеха.

     Другому из нашей компании  - это был человек средних лет, с которым был
произведен  опыт  по  отделению личности  от  сущности  и  который  попросил
малинового варенья, Гурджиев сказал, что у него нет совести.

     На  следующий  день  этот  человек  пришел  и рассказал, что побывал  в
публичной  библиотеке  и  просмотрел  энциклопедические  словари на  четырех
языках, чтобы понять значение слова "совесть".

     Гурджиев только рукой махнул.

     Другому человеку,  его сотоварищу по эксперименту, Гурджиев сказал, что
у него нет стыда, и тот  сразу же  отпустил довольно забавную шутку  о самом
себе.
 
 

     В этот раз Гурджиев остановился в квартире на Литейном, около Невского.
Он сильно простудился, и мы проводили  встречи у него, собираясь  небольшими
группами.  Однажды он сказал, что нет никакого смысла  идти дальше  по этому
пути, что мы  должны принять  решение о  том, хотим ли  идти дальше с  ним и
хотим ли работать, или лучше оставить все попытки в этом направлении, потому
что полусерьезное отношение не может дать серьезных результатов. Он добавил,
что  будет  продолжать  работу только  с теми,  кто примет серьезное решение
бороться со сном и механичностью в самих себе.

     - В настоящее время вы уже знаете, - сказал он, что от вас не требуется
ничего  ужасного. Но нет  никакого смысла  сидеть между двух  стульев.  Если
кто-то не желает проснуться, пусть, по крайней мере, хорошенько выспится.

     Он сказал, что переговорят  с каждым в отдельности и что  каждый должен
предъявить  ему  убедительные причины,  почему  он,  Гурджиев, должен о  нем
беспокоиться,

     - Кажется, вы думаете, что это доставляет мне большое удовлетворение, -
заявил он. - Или полагаете,  что я  ничего больше не умею делать. Так вот, в
обоих случаях вы серьезно ошибаетесь. Есть множество других вещей, которые я
умею делать. И  если  я отдаю свое  время этому делу, то лишь потому,  что у
меня есть определенная цель. Теперь вы должны уже понимать, какова моя цель,
и вам следует знать, находитесь ли  вы на  той же дороге, что  и я, или нет.
Больше я ничего не  скажу. Но в будущем я стану работать только с теми,  кто
окажется мне полезен в достижении моей цели. А для меня могут быть полезными
только те  люди,  которые  твердо  решили бороться с собой,  т.е. бороться с
механичностью.

     На  этом общая  беседа  закончилась,  но беседы  Гурджиева с отдельными
членами нашей  группы длились около недели. С  одними  он разговаривал очень
подолгу, с другими меньше. В конце концов почти все остались в группе.

     П., человек средних лет, о котором я  упоминал в связи  с экспериментом
по отделению  личности от  сущности,  с  честью  вышел из положения  и скоро
сделался активным членом  нашей группы;  лишь иногда  он ошибался, подходя к
делу формально или впадая в буквализм.

     Ушли  только  двое,  которые, как  нам показалось,  прямо по  какому-то
волшебству вдруг  перестали что-либо понимать и начали видеть во  всем,  что
говорил Гурджиев,  непонимание  по отношению к  ним, а  со  стороны других -
отсутствие симпатии и сочувствия.

     Нас очень удивило это отношение, сначала недоверчивое и подозрительное,
а потом открыто враждебное ко всем нам, исходящее неизвестно откуда и полное
совершенно непонятных обвинений.

     "Мы  делали из  всего тайну"; мы не рассказывали  им  того, что говорил
Гурджиев в  их отсутствие; мы сочиняли Гурджиеву небылицы  о  них,  стараясь
вызвать  у  него недоверие  к ним; мы передавали  ему все разговоры с  ними,
постоянно вводя его в заблуждение, искажая факты и пытаясь представить все в
ложном свете. Мы. создали у Гурджиева ложные впечатления о них, заставив его
увидеть все далеким от истины.

     Сам  Гурджиев,  по  их  словам,  тоже  "полностью  переменился",   стал
совершенно другим по сравнению с тем, каким он  был  до тех пор, -  резким и
требовательным;   он  потерял  всякое  сочувствие  и   интерес  к  отдельным
индивидам, перестал требовать от людей правды; он предпочитает окружать себя
людьми, которые  боятся  говорить  ему правду, лицемерами,  осыпающими  друг
друга цветами и шпионящими за всеми и каждым.

     Мы были поражены подобными замечаниями. Они принесли с собой совершенно
новую атмосферу, которой до сих  пор у нас  не  было. Это тем более странно,
что  как  раз  в  это  время  мы  в  большинстве  своем  пребывали  в  очень
эмоциональном  настроении   и   были  прекрасно   расположены  к  этим  двум
протестующим членам группы.

     Мы  неоднократно пытались поговорить о них с  Гурджиевым.  Особенно  он
смеялся, когда  мы  сказали, что, по их  мнению, мы создаем у  него  "ложное
впечатление" о них.

     -  Вот  как они оценивают работу,  - сказал  он, -  и вот  каким жалким
идиотом, с их  точки зрения, являюсь я! Как легко меня обмануть! Видите, они
перестали понимать  самое главное. В работе обмануть учителя невозможно. Это
закон,  проистекающий  из того, что  было сказано о знании и бытии. Я мог бы
обмануть вас, если бы захотел; но вы не можете обмануть  меня. Если  бы дело
обстояло иначе, не вы учились бы у меня, а я бы учился у вас.

     - Как нам следует  разговаривать с ними, как  нам помочь им вернуться в
группу? - спросили у Гурджиева некоторые из нас.

     - Вы не только  не можете ничего сделать, - ответил Гурджиев, -но и  не
должны пытаться что-либо делать, ибо ваши попытки лишат их последнего шанса,
который у них остается для понимания и познания себя. Вернуться всегда очень
трудно. Решение  вернуться должно быть абсолютно добровольным, без малейшего
принуждения и  убеждения. Поймите, все, что  вы  слышали от них  обо мне и о
себе,  это   попытки   самооправдания,   старания   унизить   других,  чтобы
почувствовать себя правым. Это означает все большую и  большую ложь, которую
необходимо разрушить, а это удастся лишь благодаря страданию. Им трудно было
увидеть себя раньше, теперь это будет в десять раз труднее.

     - Как могло это случиться? - спрашивали его другие. Почему их отношение
к нам и к вам так резко и неожиданно изменилось?

     - Для вас это первый случай,  - сказал Гурджиев, - и поэтому он кажется
вам странным; но впоследствии вы обнаружите, что такое случается очень часто
и всегда происходит одинаковым  образом.  Главная причина здесь  в том,  что
сидеть между двух стульев  невозможно. А люди привыкли думать, что они могут
это  сделать,  т.е.  приобретать  новое и сохранять старое; конечно,  они не
думают об этом сознательно, но все приходит к тому же.

     "Так  что же  им  всем  так хочется сохранить?  Во-первых, право  иметь
собственную оценку идей и людей, т.е. как раз то, что для них вреднее всего.
Они глупы  и  уже  знают  это, т.е.  когда-то это поняли.  Поэтому и  пришли
учиться. Но в следующий момент они обо всем забывают; они привносят в работу
собственную мелочность и субъективное отношение; они начинают судить обо мне
и обо  всех  других,  как  будто  способны  о чем-то судить.  Это немедленно
отражается  на их  отношении  к  идеям  и  к тому,  что  я говорю.  Они  уже
"принимают одно"  и  "не принимают другого",  с  одной вещью  соглашаются, с
другой - не соглашаются; в одном доверяют мне, в другом - не доверяют.

     "И  самое  забавное  -  они воображают,  что могут  "работать" в  таких
условиях,  т.е. не доверяя  мне во  всем и не принимая всего. Фактически это
совершенно  невозможно.  Не принимая что-то  или  не  доверяя  чему-то,  они
немедленно  придумывают  вместо этого что-то свое. Начинается "отсебятина" -
новые теории, новые объяснения, не имеющие ничего общего ни с работой,  ни с
тем,  что  я говорю. Затем они принимаются отыскивать ошибки и неточности во
всем, что говорю или делаю я,  во  всем, что говорят  или делают  другие.  С
этого момента я начинаю говорить о таких вещах, о  которых  ничего не  знаю,
даже о том,  о чем не имею понятия, зато  они все знают  и понимают  гораздо
лучше, чем  я;  а все другие члены группы -  дураки  и идиоты. И так далее и
тому  подобное  -  как  шарманка. Когда  человек говорит  что-то по  данному
образцу, я заранее знаю все, что  он скажет. Впоследствии  это узнаете и вы.
Интересно,  что  люди  могут  все рассмотреть  в  других;  но сами  совершая
безумства,  сразу  же  перестают их  видеть  в  себе.  Таков  закон.  Трудно
взобраться на гору, но соскользнуть с нее очень легко. Они даже не чувствуют
неловкости,  говоря  в  такой манере со мной или  с другими. И, главное, они
думают, что это можно сочетать с  некой "работой". Они не хотят понять, что,
когда человек доходит до этого пункта, его песенка спета.

     "И заметьте еще  одно: их  двое. Если бы они оказались  в  одиночестве,
каждый сам по себе,  им было бы легче увидеть свое положение и вернуться. Но
их  двое, и они  друзья, каждый поддерживает другого в его слабостях. Теперь
один не может вернуться без другого. И даже если бы они захотели  вернуться,
я принял бы только одного из них и не принял бы другого."

     - Почему? - спросил один из присутствующих.

     - Это  совершенно другой вопрос, - ответил Гурджиев. В настоящем случае
просто для того, чтобы  дать возможность  одному из них  задать себе вопрос,
кто для него  важнее я или друг. Если важнее тот, тогда  говорить не о  чем;
если же важнее я, тогда ему, придется  оставить друга  и вернуться одному. А
уж потом,  впоследствии, сможет вернуться и второй. Но я говорю вам, что они
прилипли друг к  другу и мешают один другому. Отличный пример того, как люди
творят  худшее  для  себя, уклоняясь  от того,  что  составляет в них доброе
начало.
 
 

     В октябре я побывал у Гурджиева в Москве.

     Его небольшая квартира находилась на Малой Димитровке. Все полы и стены
были убраны коврами в восточном стиле, а с потолков  свисали  шелковые шали.
Квартира  удивила  меня  своей  особой атмосферой.  Прежде всего,  все  люди
которые  приходили туда, - все они  были  учениками  Гурджиева -  не боялись
сохранять  молчание.  Уже одно это было  чем-то  необычным.  Они  приходили,
садились, курили  - и часто целыми часами  не произносили ни слова. И в этом
молчании не было ничего  тягостного или неприятного; наоборот,  в  нем  было
чувство уверенности  и свободы от  необходимости играть неестественную роль.
Но  на  случайных и  любопытствующих посетителей такое  молчание производило
необыкновенное  впечатление. Они  начинали  говорить  без  конца,  как будто
боялись остановиться  и что-то почувствовать. С  другой  стороны,  некоторые
считали себя  оскорбленными; они полагали,  что "молчание" направлено против
них, чтобы показать, насколько ученики Гурджиева выше их, чтобы заставить их
почувствовать, что  с  ними  не стоит  даже  разговаривать;  другие находили
"молчание"  глупым,  смешным  и  "неестественным";  им  казалось,  что   оно
выказывает  наши  худшие черты, особенно, нашу слабость  и полное подчинение
"подавляющему нас" Гурджиеву.

     П.  даже решил отмечать реакции разных людей на "молчание".  Я в данном
случае понял, что  люди боятся молчания  больше всего, что наша склонность к
разговорам возникает из  самозащиты, из нежелания что-то  увидеть,  в чем-то
признаться самому себе.

     Я  быстро  заметил  еще   одну,  более  странную  особенность  квартиры
Гурджиева: здесь невозможно было солгать. Ложь сейчас же становилась  явной,
ощутимой,  несомненной,  очевидной.   Однажды   пришел   какой-то   знакомый
Гурджиева, которого я встречал раньше и который иногда приходил на встречи в
группы Гурджиева. Кроме меня в  квартире было два  или три человека;  самого
Гурджиева  не было. И вот, посидев  Немного в молчании,  наш гость  принялся
рассказывать, как он только что  с  кем-то повстречался, как  этот последний
рассказал ему чрезвычайно  интересные вещи о войне, о возможности мира и так
далее. Внезапно я  почувствовал,  что он лжет. Никого он не  встречал, никто
ничего ему не рассказывал. Он придумывал все это на месте, потому что не мог
вынести молчания.

     Глядя на него, я ощущал неловкость; мне казалось, что если я взгляну на
него,  он поймет, что мне все известно. Я посмотрел на  остальных и  увидел,
что и они чувствуют то же  самое, и им едва удается сдержать улыбку. Тогда я
глянул на говорившего и  увидел, что он один ничего не замечает и продолжает
быстро говорить,  все более и более  увлекаясь  своим предметом и не замечая
взглядов, которыми мы ненароком обменивались друг с другом.

     Этот случай  не  был единственным. Я  вспомнил попытки  рассказать свою
жизнь,  предпринятые  летом, а также "интонации", с  которыми  мы  говорили,
когда  пытались  скрыть какие-то факты; и понял, что все дело заключается  в
интонациях. Когда человек болтает или просто ждет случая начать разговор, он
не  замечает чужих интонаций и не  способен отличить  правду от лжи. Но  как
только  он  успокоится  сам,  т.е.  немного  пробудится,  он  слышит  разные
интонации и начинает распознавать ложь.

     Мы несколько раз беседовали об этом с учениками Гурджиева.  Я рассказал
им о  том, что произошло в Финляндии,  и о "спящих", которых видел на улицах
Петербурга.  Вид  механически  лгущих  людей  здесь,  в квартире  Гурджиева,
напомнил мне ощущение, вызванное "спящими".

     Мне очень  хотелось представить  Гурджиеву  некоторых  моих  московских
друзей, но среди всех, кого  я встретил в эти дни, только мой старый товарищ
по  газетной  работе  В.  А.  А.  производил  впечатление  достаточно живого
человека, хотя, как  всегда, был по горло  занят работой и  носился с одного
места  на  другое. Но  он очень заинтересовался,  когда  я  рассказал ему  о
Гурджиеве,  и  с разрешения  последнего я  пригласил  его к нам  на завтрак.
Гурджиев  созвал около  пятнадцати своих  людей  и устроил  роскошный по тем
временам завтрак  -  с  закусками,  пирогами,  шашлыком,  кахетинским и тому
подобным.  Словом,  это  был  один  из  тех  кавказских  завтраков,  которые
начинаются в  полдень и тянутся до самого вечера.  Он усадил  А. подле себя,
был очень добр к  нему, все  время занимал его и подливал вина. У меня упало
сердце, когда  я  понял, какому испытанию подверг своего старого друга. Дело
было в том, что все молчали. А. держался в течение пяти минут, после чего он
заговорил. Он говорил о войне, обо всех наших союзниках и врагах вместе и по
отдельности; он сообщил мнение  всех представителей общественности  Москвы и
Петербурга  по  всевозможным  вопросам; затем рассказал о  сушке овощей  для
армии (чем занимался тогда в дополнение к своей работе журналиста), особенно
о  сушке  лука;  затем  об  искусственных удобрениях, о сельскохозяйственной
химии и химии вообще; о мелиорации, о спиритизме, о "материализации рук" - и
уж не помню  о чем. Ни Гурджиев, ни кто-либо еще не  произнесли ни слова.  Я
уже собирался  заговорить, боясь, как  бы А. не обиделся, но Гурджиев бросил
на меня  такой свирепый взгляд, что я  сейчас же замолчал.  К тому же страхи
мои  оказались  напрасными.  Бедный  А. ничего не  заметил; он  так  увлекся
собственным красноречием, что  со  счастливым лицом проговорил за столом, не
останавливаясь  ни  на мгновение, до  четырех  часов.  Затем  он  с  большим
чувством  пожал  руку  Гурджиеву  и  поблагодарил его за  "очень  интересный
разговор". Взглянув на меня, Гурджиев незаметно рассмеялся.

     Мне было  очень стыдно;  бедняга  А. остался в дураках.  Конечно, он не
ожидал  ничего  подобного   и   попался.  Я  понял,   что  Гурджиев  устроил
демонстрацию для своих учеников.

     - Ну  вот, видите,  - сказал он, когда  А. ушел, - это называется умный
человек. Но  он ничего  не  заметил бы, если бы  даже я снял с него штаны  -
только  дайте ему поговорить. Больше ему ничего не нужно. Этот еще был лучше
других, хотя  каждый  похож на  него. Он не лгал, он знал то, о чем говорил,
конечно,  по-своему. Но подумайте, на что  он годен? И ведь уже  не молод...
Возможно, ему подвернулся единственный случай в его жизни услышать истину. А
он все время говорил сам...

     Из московских бесед с Гурджиевым я припоминаю одну, связанную с беседой
в Петербурге, уже приводившейся раньше.

     На сей раз разговор начал Гурджиев.

     - Что  вы  находите самым  важным  из  того,  что узнали  до настоящего
момента? - спросил он меня.

     - Конечно, те переживания, которые я  испытал в августе, -  сказал я. -
Если бы я  мог вызывать их по желанию и пользоваться ими, то о лучшем нельзя
было бы и мечтать, потому что тогда, думаю, я смог бы найти и все остальное.
Вместе с  тем, я знаю,  что эти "переживания"  -  пользуюсь  этим  словом за
неимением лучшего, но  вы меня  понимаете  (он кивнул головой) -  зависят от
того  эмоционального  состояния, в котором  я тогда находился. И я знаю, что
они всегда будут зависеть от этого состояния. Если бы я  мог  создавать  его
сам,  я  очень  быстро достиг бы подобных переживаний. Но  я  чувствую,  что
бесконечно далек от этого эмоционального состояния, как будто бы я сплю. Это
"сон",  от  которого   я  пробуждался.   Скажите,   как  можно  создать  это
эмоциональное состояние?

     -  Есть три  способа,  -  ответил Гурджиев. - Это состояние, во-первых,
может  прийти  само  по себе,  случайно. Во-вторых, его может создать в  вас
кто-то другой. В-третьих, вы можете создать его сами. Что вы предпочитаете?

     Признаться,  сначала  я  очень  хотел  сказать,  что предпочитаю, чтобы
кто-то другой, т.е. он сам, создал во мне эмоциональное состояние, о котором
я  говорю. Но я сразу же понял, что он ответит, что уже делал это однажды, а
теперь мне следует ждать,  пока оно придет  само  по себе; или  я должен сам
что-то сделать, чтобы добиться его.

     - Конечно, я хотел бы создать его сам, - сказал я.  -  Но как можно это
сделать? - Я уже говорил, что для этого необходима жертва, ответил Гурджиев.
- Без жертвы  ничего достичь  нельзя.  Но если в мире есть что-то непонятное
для  людей, так это жертва, идея жертвы. Они думают, что им нужно жертвовать
чем-то  таким,  что  они  имеют.  Например,  однажды  я  сказал,  что  нужно
пожертвовать "верой", "спокойствием", "здоровьем", и  меня поняли буквально.
Но все дело в том, что у людей нет ни веры, ни спокойствия, ни здоровья. Все
эти  слова следует  понимать лишь как цитаты. На самом  же  деле  жертвовать
нужно лишь воображаемым,  тем, чем люди в действительности  не обладают. Они
должны пожертвовать своими фантазиями. Но как раз это  для них трудно, очень
трудно. Гораздо легче принести в жертву что-то реальное.

     "Другое, чем люди должны пожертвовать, - это их страдание. Пожертвовать
своим страданием  также  очень трудно.  Человек откажется  от  каких  угодно
удовольствий,  но не  откажется от страданий. Человек устроен таким образом,
что ни к чему не привязывается так сильно, как к страданию. Но от  страдания
необходимо  освободиться.  Ни  один  человек,  который  не   освободился  от
страдания,  не пожертвовал  им,  не  сможет работать. Позднее вы еще  многое
узнаете  о страдании. Ничего нельзя достичь  без  страдания, и в то же время
надо  начать с  принесения страдания в жертву. Вот  и расшифруйте,  что  это
значит."
 
 

     Я прожил в Москве около недели и вернулся в Петербург со свежим запасом
идей  и  впечатлений.  Здесь  произошел  очень  интересный  случай,  который
объяснил нам многое в самой системе и в методах обучения Гурджиева. Во время
моего пребывания  в Москве ученики Гурджиева объяснили мне различные законы,
относящиеся к человеку  и миру; среди прочего они показали мне "таблицу форм
водорода", как  мы называли  ее в Петербурге,  но в значительно  расширенном
виде.  Помимо трех шкал "водорода", с которыми Гурджиев уже  познакомил нас,
они произвели дальнейшие сокращения и составили двенадцать шкал:

     Н6 Н1

     Н12 Н6 Н1

     Н24 Н12 Н6 Н1

     Н48 Н24 Н12 Н6 Н1

     Н96 Н48 Н24 Н12 Н6 Н1

     Н192 Н96 Н48 Н24 Н12 Н6 Н1

     Н384 Н192 Н96 Н48 Н24 Н12 Н6 Н1

     Н768 Н384 Н192 Н96 Н48 Н24 Н12 Н6 Н1

     Н1536 Н768 Н384 Н192 Н96 Н48 Н24 Н12 Н6 Н1

     Н3072 Н1536 Н768 Н384 Н192 Н96 Н48 Н24 Н12 Н6 Н1

     Н6114 Н3072 Н1536 Н768 Н384 Н192 Н96 Н48 Н24 Н12 Н6 H1

     Н12288 Н6114 Н3072 Н1536 Н768 Н384 Н192 Н96 Н48 Н24 Н12 Н6

     В  таком виде таблицу едва  ли можно было  понять. Я не мог убедиться в
необходимости сокращенных шкал.

     - Возьмем, например, седьмую шкалу, - говорил П. Здесь Абсолютное - это
"водород 96". Огонь  может служить  примером "водорода 96". Тогда для  куска
дерева  огонь будет  Абсолютом. Или возьмем девятую шкалу.  Здесь Абсолютное
это "водород 384", или вода. А вода будет Абсолютом для куска сахара.

     Но я  не мог постичь принцип, на основании которого можно было бы точно
пользоваться такой шкалой. П. показал мне таблицу, доведенную до пятой шкалы
и относящуюся к параллельным уровням  в  разных мирах. Но мне она ничего  не
дала.  Я начал  думать о  том,  как бы  соединить  все эти шкалы  с  разными
космосами. И, утвердившись в этой мысли, пошел по совершенно неверному пути,
потому  что  космосы, разумеется, не  имели  никакого отношения  к  делениям
шкалы. Вместе с тем, мне казалось, что я вообще перестал что-либо понимать в
"трех октавах излучений", откуда выводилась первая шкала "водорода". Главным
камнем  преткновения были  отношения  трех сил 1,  2, 3  и 1, 3, 2,  а также
взаимоотношения между "углеродом", "кислородом" и "азотом".

     Тем  не менее, я понимал,  что здесь скрывается  нечто важное. Москву я
покидал с неприятным чувством, что не только не приобрел ничего нового, но и
утратил старое, то, что, как мне казалось, уже понял.

     В нашей группе имелась договоренность, что каждый, кто попадет в Москву
и  услышит  новые объяснения  или  лекции,  должен  по прибытии в  Петербург
сообщить их остальным. Но по пути в Петербург, тщательно перебирая в уме все
московские беседы, я чувствовал,  что не смогу сообщить главной вещи, потому
что сам ее не понимаю. Это раздражало меня, и я не знал, что делать. В таком
состоянии я приехал в Петербург и на следующий день отправился на встречу.

     Имея  в  виду  возможно  подробнее изложить  начало "диаграмм"  (как мы
назвали  часть  системы   Гурджиева,  имеющую  дело  с  общими  вопросами  и
законами), я  начал с  общих впечатлений о  поездке.  И  все время;  пока  я
говорил, в голове у меня звучало: "Как  же я начну? Что значит переход 1, 2,
3  в  1,  3,  2? Можно  ли указать пример такого перехода  в  известных  нам
явлениях?"

     Я  чувствовал,  что должен найти что-то сейчас же,  немедленно, так как
если сам ничего не найду, то не смогу ничего сказать остальным.

     Я  принялся  чертить  на  доске  диаграмму излучений  в  трех  октавах:
Абсолютное - Солнце - Земля - Луна. Мы уже привыкли к этой  терминологии и к
форме изложения, данной Гурджиевым. Однако я совершенно не знал,  что скажу,
кроме того, что уже всем известно;

     И вдруг мне пришло в голову слово - его  никто в Москве не произносил -
которое связало и объяснило  все:  "движущаяся диаграмма".  Я понял, что эту
диаграмму  надо  изобразить  в  движении,  когда  все  звенья  цепи меняются
местами, как будто в каком-то мистическом танце.

     Я почувствовал в этом слове  столь многое,  что некоторое время  сам не
слышал того,  что говорил.  Но  собравшись с мыслями, я обнаружил, что  меня
слушают и что я объяснил все, чего сам не понимал, когда шел на встречу. Это
дало мне необыкновенно сильное и ясное ощущение, как будто я открыл для себя
новые возможности, новый метод восприятия и понимания посредством объяснения
другим. Под влиянием этого ощущения, как  только я сказал, что  аналогии или
примеры перехода  сил 1, 2, 3 в 1, 3, 2  нужно  находить  в реальном мире, я
тотчас же  увидел эти  примеры  как в человеческом организме, так и  в  мире
астрономии, в механике, в движении волн.

     Впоследствии я беседовал с Гурджиевым о различных шкалах, цели  которых
я не понимал.

     - Мы  тратим время на отгадывание  загадок,  - говорил я. - Не проще ли
было  бы  побыстрее помочь нам их  разрешить? Вам известно, что  перед  нами
много  других  трудностей,  и мы  никогда до  них не доберемся,  если  будем
продвигаться с такой  скоростью. Ведь вы сами сказали, что у нас очень  мало
времени.

     -  Вот как раз потому, что  у нас очень мало времени, а  впереди  много
трудностей, необходимо делать то, что делаю я, - сказал Гурджиев. -  Если вы
боитесь  этих трудностей,  что  же будет  потом?  Вы полагаете, что в шкалах
что-то дается в завершенной форме?  Вы смотрите на вещи весьма наивно. Нужно
быть хитрым, притворяться, подводить разговор к необходимому. Некоторые вещи
узнают иногда из шуток, из сказок. А вы хотите, чтобы все было очень просто.
Так  не бывает.  Вы  должны  знать, как взять то,  что вам не  дают,  должны
украсть, если это необходимо, а не ждать кого-то, кто придет и все вам даст.

ГЛАВА 14

     Трудность передачи "объективных  истин" обычным языком. - Объективное и
субъективное  знание.  -  Единство  в многообразии. -  Передача объективного
знания. -  Высшие  центры.  - Мифы  и  символы. - Словесные формулы.  - "Как
вверху,  так  и  внизу".  -  "Познай  самого  себя!"  -   Двойственность.  -
Преобразование  двойственности. - Линия  воли.  - Четверица.  - Пятерица.  -
Конструкция  пентаграммы. -  Пять центров.  - Печать  Соломона.  - Символика
чисел, геометрических фигур, букв и слов. - Дальнейшие образцы  символики. -
Правильное  и неправильное понимание  символов.  - Уровень развития.  - Союз
знания и бытия: Великое Делание. - "Никто  не может  дать человеку того, чем
он не  обладал раньше". - Достижение только благодаря собственным усилиям. -
Различные известные "линии", пользующиеся символогией. - Данная система и ее
место. - Один из главных  символов учения. - Энеаграмма. - Закон семи в  его
единстве с законом  трех. - Рассмотрение энеаграммы. - "Того, что человек не
может  вложить  в  энеаграмму,  он  не  понимает".  Символ  в  движении.   -
Переживание  энеаграммы в  движении.  - Упражнения.  - Универсальный язык. -
Объективное  и  субъективное  искусство.  -  Музыка.  -  Объективная  музыка
основана  на  внутренних октавах.  -  Механическое человечество может  иметь
только субъективное искусство. - Различные уровни человеческого бытия.
 
 

     Существовали пункты, к которым Гурджиев неизменно возвращался в беседах
после  окончания лекций, куда допускались посторонние.  Первым был  вопрос о
вспоминании  себя и  о  необходимости  постоянной работы над  собой  для его
достижения;  вторым  - вопрос  о  несовершенстве нашего  языка,  о трудности
передачи "объективных истин" нашими словами.

     Как  я уже  упоминал,  Гурджиев  употреблял выражения  "субъективный" и
"объективный"  в  особом  смысле,  принимая  за   основу  "субъективное"   и
"объективное"  состояние сознания.  Все наше  обычное знание, основанное  на
общепринятых методах наблюдения и проверки, все научные теории, выводимые из
наблюдений  над доступными нам фактами, созданные  в субъективных состояниях
сознания, он  называл субъективными. Знания, основанные на древних методах и
принципах   наблюдения,   знание  вещей  в  себе,   знание,   сопровождающее
"объективное состояние сознания", знание  Всего -  было для него объективным
знанием.

     Я  попытаюсь  передать  следующий  материал,  насколько  я  его  помню,
пользуясь  частично  заметками  московских  учеников,  а  частично  -  моими
собственными заметками о петербургских беседах.
 
 

     -  Одна из центральных идей объективного знания, сказал Гурджиев, - это
идея  всеобщего единства, единства в многообразии. С древнейших времен люди,
понимавшие смысл и содержание этой идеи и видевшие в ней основу объективного
знания, стремились найти  способ передать эту  идею в  форме,  доступной для
других.  Последовательная  передача  идей  объективного  знания всегда  была
частью  задачи  тех,  кто  обладал этим  знанием.  При  этом идею  всеобщего
единства,  как  фундаментальную  и  центральную  идею  объективного  знания,
необходимо передать  в первую очередь - и передать с максимальной полнотой и
точностью. А для этого данную идею нужно воплотить в  таких формах,  которые
обеспечили бы ее  правильное восприятие  и позволили  бы  избежать возможных
искажений и нарушений. С этой целью от людей, которым передавались эти идеи,
требовалось  пройти  определенную подготовку,  а  сами идеи давались  или  в
логической форме (например,  в философских системах,  старавшихся определить
"фундаментальный   принцип",   или  "архэ",  из  которого  проистекает   все
остальное),  или в  религиозных  учениях,  которые  внушали элементы  веры и
вызывали волну эмоций, возносящих  людей на уровень "объективного сознания".
Те и другие попытки,  более или менее успешные, с древнейших времен проходят
сквозь всю  историю  человечества.  До  нашего времени  они  дошли  в  форме
религиозных  и философских убеждений, которые,  подобно монументам, отмечают
попытки соединить мысль человечества с эзотерической мыслью.

     "Но объективное знание, включая идею единства, принадлежит объективному
сознанию.  Формы,  выражающие   это  знание,  будучи   восприняты  сознанием
субъективным, неизбежно  искажаются и  вместо истины создают все  большие  и
большие  заблуждения.  Объективное  сознание способно видеть  и  чувствовать
всеобщее единство.  Но для субъективного сознания мир  расколот на  миллионы
отдельных, не связанных между собой явлений. Попытки связать  эти  явления в
какого-то рода  философскую  и научную систему ни к чему не приводят, потому
что  люди не в состоянии  воссоздать, идею целого, отправляясь  от отдельных
фактов, и не способны постичь принцип разделения целого, не зная законов, на
которых основано такое разделение.

     "Тем не менее, идея всеобщего  единства существует и в интеллектуальном
мышлении; но  такую  идею  в ее  отношении к  многообразию  невозможно  ясно
выразить  в  словах  или логических формах:  всегда  остается  непреодолимая
трудность  языка.   Язык,  построенный  посредством   выражения  впечатлений
множественности в субъективных состояниях  сознания,  никогда  не  сможет  с
достаточной  точностью, полнотой  и ясностью передать идею единства, которая
для объективного сознания является простой и очевидной.

     "Понимая несовершенство  и  слабость обычного  языка, люди,  обладавшие
объективным знанием, пытались выразить идею единства в "мифах" и "символах",
в  особых   "словесных   формулах",  которые,  передаваясь  без   изменений,
передавали идею из одной школы и из одной эпохи в другую.

     "Уже  было  сказано,  что  в высших  состояниях человеческого  сознания
работают  высшие  психические  центры  -  "высший  мыслительный"  и  "высший
эмоциональный".  Цель  "мифов"  и  "символов"  заключалась   в  том,  чтобы,
воздействуя  на высшие центры человека, передать ему  недоступные интеллекту
идеи - причем в таких формах, которые исключили бы  возможность неправильных
толкований.  "Мифы"  предназначались  для   высшего  эмоционального  центра,
"символы" для высшего мыслительного. В силу этого обстоятельства все попытки
понять  или объяснить "мифы" и "символы" умом, с помощью формул и выражений,
которые суммируют  их содержание, заранее обречены на неудачу.  Всегда можно
понять что-либо,  однако только  при посредстве соответствующего центра.  Но
подготовку  к принятию  идей,  принадлежащих  объективному  знанию,  следует
производить в сфере обычного ума - лишь надлежащим образом подготовленный ум может передать эти идеи высшим центрам, не вводя в них чуждые элементы.

     "Символы,  употреблявшиеся  для  передачи   идей  объективного  знания,
включали  диаграммы основных  законов  вселенной;  они не  только передавали
знание, но  и указывали  пути  к  нему. Изучение символов, их  построения  и
значения составляло важную часть подготовки к обретению объективного  знания
и само по себе являлось  проверкой, ибо  буквальное  и формальное  понимание
символов делало невозможным дальнейшее получение знаний.

     "Символы  делились  на  основные и  подчиненные; первые выражали  собой
принципы отдельных областей знания; вторые - природу сущности явлений  в  их
отношении к единству.

     "Среди формул, сводящих воедино содержание многих  символов, одна имела
особое значение,  а  именно: формула "Как  вверху, так и  внизу",  взятая из
"Изумрудной скрижали"  Гермеса Трисмегиста. Эта формула  утверждает, что все
законы  космоса  можно  обнаружить  в  атоме  или  в любом  другом  явлении,
существующем  как  нечто  целое,  согласно известным  законам.  Тот же смысл
заключен  в  аналогии  между  микрокосмом,  или  человеком,  и  макрокосмом,
вселенной.  Основные законы триад и октав проникают  собою все, и их следует
изучать одновременно в  мире и  в человеке.  Но  по отношению к  самому себе
человек  является  более  близким  объектом изучения и познания,  нежели мир
явлений  за  его пределами. Поэтому, стремясь  к познанию вселенной, человек
должен начать с изучения самого  себя, с понимания основных законов в  самом
себе.

     "С  этой  точки зрения- другая формула -  "Познай самого себя!" - полна
особенно  глубокого смысла и является одним из  символов, ведущих к познанию
истины.  Изучение мира  и человека помогают  друг  другу.  Изучая мир и  его
законы,  человек изучает себя,  а изучая себя,  изучает мир. В  этом смысле,
каждый символ учит нас чему-то о самих себе.

     "К  пониманию  символов   можно  подойти  следующим   образом.   Изучая
феноменальный  мир,  человек прежде  всего  видит  во  всем проявление  двух
принципов, один из которых противоположен другому: эти принципы в соединении
или  в  противоположности  дают  тот  или  иной  результат,   т.е.  отражают
существенную природу принципов, создавших их. Это проявление великих законов
двойственности и троичности человек видит одновременно в  космосе и в  самом
себе.  Но по отношении? к космосу  он всего-навсего зритель,  который  видит
только  поверхность  явлений,  движущихся  в  разных  направлениях, хотя ему
кажется, что они движутся  только в одном направлении. По отношению к самому
себе его  понимание законов двойственности  и  троичности может  вылиться  в
практическую форму, а именно: поняв  эти законы в самом себе, он  может, так
сказать, свести  проявление законов двойственности и троичности к постоянной
линии  борьбы  с самим  собой на  пути к самопознанию. Этим он  вводит линию
воли, во-первых, в круг времени,  а потом и в цикл вечности, завершение чего
создаст в нем великий символ, известный под названием искать Соломона.

     "Передача  значения  символов человеку,  не достигшему  понимания их  в
самом  себе,  невозможна.  Это звучит парадоксально, но  значение  символа и
раскрытие его сущности дается только тому, кто, так сказать, уже  знает, что
содержится в  этом символе: лишь такой человек способен  это понять. А затем
символ  становится для него синтезом его знаний  и  служит для  выражения  и
передачи его  знания  точно  так  же,  как  он  служил человеку, который его
создал.

     "Более простые  символы: [изображены  две  параллельные  горизонтальные
линии,  равносторонний  треугольник,  квадрат, пятиконечная и  шестиконечная
звезда]  или числа 2, 3, 4, 5 и 6, которые их выражают, определенным образом
связаны с внутренним развитием человека; они  показывают различные стадии на
пути самосовершенствования человека и уровня его бытия.

     "Человека, в его нормальном, естественном для него состоянии, принимают
за    двойственность.   Он   целиком   состоит    из   двоиц,    или    "пар
противоположностей". Все  ощущения человека,  впечатления,  чувства,  мысли,
делятся  на  положительные и отрицательные, полезные  и  вредные,  нужные  и
ненужные,  хорошие  и  дурные,  приятные  и  неприятные.  Под  знаком  этого
разделения  протекает  и   работа  центров.   Мысли  противостоят  чувствам.
Двигательные  импульсы  противостоят   инстинктивному  желанию  покоя.   Под
влиянием двойственности протекает вся  жизнь человека,  все  его восприятия,
все реакции. Любой  человек, который  хотя бы  немного  наблюдает  за собой,
может видеть эту двойственность в самом себе.

     "Но  двойственность  оказывается переменчивой;  сегодняшний  победитель
завтра  будет  побежден;  то,  что  ведет  нас  сегодня,  завтра  становится
второстепенным и подчиненным. И  все в равной степени механично,  не зависит
от воли,  не ведет  ни к  какой  цели. Понимание двойственности в самом себе
начинается  с понимания механичности, с  понимания  разницы  между  тем, что
механично,  и тем, что сознательно. Этому  пониманию  должно  предшествовать
разрушение самообмана, в котором живет человек, даже самые механические свои
действия считающий произвольными и сознательными,  а самого  себя - единым и
целостным.

     "Когда самообман разрушен, когда человек начинает видеть  разницу между
механическим  и сознательным  в самом  себе, начинается борьба за реализацию
сознания в  жизни, за  подчинение механического сознательному. Для этой цели
человек  пытается  принять определенное  решение, исходящее  из сознательных
мотивов, в противовес механическим процессам,  протекающим согласно  законам
двойственности. Созданием постоянного третьего принципа  человек преобразует
двоицу в троицу.

     "Укрепление этого решения, постоянное и безошибочное привнесение его во
все  те события, где ранее действовали случайные  нейтрализующие друг  друга
"толчки", приводившие  к  случайным  результатам,  создает постоянную  линию
результатов во времени  и преобразует троицу  в четверицу. Следующая стадия,
преобразование четверицы в пятерицу и построение пентаграммы, имеет не одно,
а  несколько значений  даже  по  отношению  к  человеку.  Из  этих  значений
усматривается  прежде  всего самое  бесспорное,  которое относится  к работе
центров.

     "Развитие  человеческой   машины  и   обогащение   человеческого  бытия
начинается с  нового и непривычного функционирования  этой машины. Мы знаем,
что у человека есть пять центров: мыслительный, эмоциональный, двигательный,
инстинктивный и половой. Преобладающее развитие любого центра за счет других
порождает чрезвычайно односторонний тип человека, неспособный к  дальнейшему
развитию.  Но  если  человек  приводит  внутреннюю  работу  пяти  центров  к
гармоническому  согласию,  тогда он  "замыкает  внутри себя  пентаграмму"  и
становится  законченным типом  физически  совершенного  человека.  Полное  и
правильное функционирование пяти  центров приводит  их к единению  с высшими
центрами, которые вводят недостающие  принципы и непосредственно и постоянно
связывают человека с объективным сознанием и объективным знанием.

     "Тогда  человек   становится  "шестиконечной  звездой",   т.е.,  обретя
независимость и  завершенность  в  самом себе  и будучи  заключенным  в круг
жизни, он изолирован от чуждых влияний  или случайных  толчков; он воплощает
собой печать Соломона.

     "В данном случае серия символов 2, 3,  4, 5, 6 объясняется в приложении
лишь  к одному  процессу.  Но даже это  объяснение неполно, так  как  символ
невозможно  объяснить  полностью.  Его  можно  только  пережить  - таким  же
образом, как необходимо пережить идею самопознания.

     "Процесс гармонического развития человека можно  рассмотреть  и с точки
зрения закона  октав. Закон октав дает  другую  систему  символов.  Согласно
закону октав, каждый завершенный процесс есть переход ноты "до"  через серию
последовательных  тонов в  "до" следующей октавы. Семь основных тонов октавы
выражают  закон  семи. Добавляя сюда "до" следующей октавы,  иными  словами,
увенчивая процесс, мы получаем восьмую ступень. Семь фундаментальных тонов с
двумя  "интервалами"  и  "добавочными толчками"  дают девять ступеней.  Если
включить сюда  "до" следующей октавы, мы получим десять ступеней. Последняя,
десятая ступень представляет  собой конец  предшествующего и  начало  нового
процесса. Таким образом, закон  октав и выражаемый им цикл развития включают
в себя  числа от  единицы  до десяти.  В  данном пункте  мы подходим  к  так
называемой  символике чисел.  Символику  чисел невозможно понять  без знания
закона октав и без ясного понимания того, как октавы выражаются в десятичной
системе и наоборот.

     "В  западных  системах  оккультизма  существует  метод,  известный  под
названием "теософского сложения",  т.е. определение чисел, состоящих из двух
и  более  цифр, суммой этих цифр. Для  людей, не понимающих символики чисел,
такой числовой метод  кажется совершенно произвольным и бесполезным.  Но для
человека,  который понимает единство всего сущего  и  владеет ключом к этому
единству, метод  теософского сложения обладает глубоким  смыслом, так как он
погружает все  многообразие в фундаментальные законы, которые управляют этим
многообразием и выражены в числах от единицы до десяти.

     "Как  было указано  ранее,  числа связаны в символогии с  определенными
геометрическими  фигурами  и  взаимно  дополняют   друг   друга.  В  каббале
употребляется также  символика  букв и в  сочетании с нею  - символика слов.
Сочетание четырех  методов символики, т.е. чисел, геометрических фигур, букв
и слов, дает усложненный, но более совершенный метод.

     "Кроме того, существует символика магии, символика  алхимии и символика
астрологии, а также  система символов Таро,  которая  соединяет  их  в  одно
целое.

     "Каждая из этих  систем может служить средством передачи идеи единства.
Но  в  руках  невежественного   и   некомпетентного  человека,  хотя  бы   и
исполненного  благих  намерений, символ  становится  "орудием  заблуждения".
Причина  этого  заключается  в  том,  что  символ  никогда  нельзя  брать  в
окончательном  и определенном смысле. Выражая законы  единства в бесконечном
многообразии, символ обладает  бесчисленным  множеством аспектов,  в которых
его можно рассматривать; и от человека, подходящего к нему, требуется умение
видеть  его  сразу  с нескольких точек зрения. Символы, переложенные в слова
обычного языка, становятся в нем  инертными, темными  и легко превращаются в
"собственную    противоположность";    их    смысл   ограничивается   узкими
догматическими  рамками,  а  в  толковании  не  дается  даже  относительного
простора  логического  рассмотрения предмета.  Причина этого  - в буквальном
понимании символов, в приписывании символам  единственного  значения. Истина
опять-таки  окутана внешним покрывалом лжи, и  чтобы  открыть ее,  требуются
огромные усилия отрицания, в  которых теряется смысл  самого символа. Хорошо
известно, какие заблуждения возникали из символов религии, магии, алхимии, в
особенности  магии,  у  тех, кто  принимал их  буквально  и  только  в одном
значении.

     "А вот  правильное понимание  символов не может  вести  к  спорам.  Оно
углубляет  знание,  оно   не  может  оставаться  теоретическим,  потому  что
усиливает стремление к реальным результатам, к  единению, знания и бытия,  к
Великому  Деланию. Чистое знание передать невозможно; когда оно  выражено  в
символах, оно прикрыто ими, как неким покровом; хотя для  тех, кто желает  и
умеет смотреть, этот покров становится прозрачным.

     "В этом смысле можно говорить о символизме речи; однако такой символизм
не каждому  понятен.  Понять  внутренний смысл того,  что  говорится,  можно
только на определенном уровне развития  и лишь при  соответствующих усилиях,
соответствующем  состоянии  слушающего.  Но,  слыша  новые  для  него  вещи,
человек, вместо того чтобы  сделать усилие их понять,  начинает  спорить или
отрицать их, сохраняя по отношению к ним мнение, которое  он считает верным,
но которое ничего общего с  ними не имеет; таким образом он теряет все шансы
приобрести  нечто новое.  Для  того, чтобы  уметь  понимать речь,  когда она
становится символической, существенно научиться сначала слушать и знать, как
надо слушать. Любая попытка буквального понимания там, где речь имеет дело с
объективным знанием и со связью единства и многообразия, заранее обречена на
неудачу и в большинстве случаев ведет к дальнейшим заблуждениям.

     "На этом  следует остановиться, так  как  современное  интеллектуальное
воспитание насыщает людей склонностью искать логические определения и доводы
против  всего,  что  они  слышат;   сами  того  не  понимая,  люди  как   бы
бессознательно сковывают  себя своим желанием  точности в тех сферах, где, в
силу самой  их природы, определения, кажущиеся точными,  означают неточность
значения.

     "Вследствие такой тенденции нашего мышления часто случается, что точное
знание,  касающееся  деталей,  будучи  сообщено  человеку  до того,  как  он
приобрел  понимание сущности какой-то вещи, делает для  него затруднительным
понимание  этой сущности. Это не значит, что на  пути подлинного  знания нет
точных  определений; наоборот,  они только там и существуют,  но  они весьма
отличаются  от  того, чем мы  их обычно считаем. И если кто-то предполагает,
что он может идти по пути самопознания,  руководствуясь точным  знанием всех
деталей,  если  он  надеется получить  такое  знание,  не  усвоив полученные
указания о  своей  работе, тогда  ему необходимо понять, что  он  не обретет
знания, пока не совершит необходимых усилий, что он сможет достичь того, что
ищет,  только самостоятельно, посредством  собственных усилий. Никто не даст
ему то,  чем он не обладал раньше; никто не сделает  за него работу, которую
он должен  сделать сам.  Все,  что может за него сделать другой, - это  дать
толчок к  работе;  и  с этой  точки зрения  правильно воспринятый  символизм
играет для нашего познания роль такого толчка.

     "Ранее мы говорили о законе октав, о том, что любой процесс, в каком бы
масштабе  он ни происходил, полностью определен в своем постепенном развитии
законом  структуры семитонной гаммы. В связи с этим было указано,  что любая
нота, любой тон,  если его взять в другом масштабе, вновь представляют целую
октаву. "Интервалы" между  "ми" и "фа" и  между "си" и "до", которые  нельзя
заполнить   энергией  действующего  процесса  и  которые  требуют   внешнего
"толчка", так сказать, внешней помощи, в  силу  самого этого факта связывают
одни  процессы с  другими.  Отсюда следует,  что  закон октав  связывает все
процессы во вселенной; и  для  того, кто знает масштабы переходов  и  законы
октав, это дает возможность точного познания любого явления в его сущности и
во взаимоотношениях со всеми связанными с ним предметами и явлениями.

     "Для объединения  в одно  целое знания,  связанного  с  законом октавы,
существует символ,  имеющий форму  круга, разделенного  на  девять частей, с
линиями, соединяющими в определенном порядке девять точек на окружности.

     "Прежде чем переходить к изучению этого символа, важно понять некоторые
аспекты учения, которое им  пользуется, равно как и отношение данного учения
к другим системам, использующим для передачи знания символический метол.

     "Чтобы понять  взаимосвязь этих учений,  необходимо помнить, что  пути,
ведущие к познанию единства, направлены к  нему подобно радиусам круга:  чем
ближе они к центру, тем более приближаются друг к другу.

     "Как  следствие  этого,  теоретические  положения,  которые  составляют
основу одной линии, иногда удается объяснить с точки зрения положений другой
линии  и  наоборот.  По  этой  причине  нередко  можно установить  некоторую
промежуточную линию между двумя соседними. Но при отсутствии полного  знания
и понимания основных линий такие промежуточные  пути легко  могут привести к
смешению линий, к путанице и ошибкам.

     "Из  главных более или менее  известных  линий  можно  назвать  четыре:
еврейскую, персидскую, египетскую и индийскую. Причем, из последней линии мы
знаем только философию, а из первых трех - только части теории.

     "В добавление к этим линиям есть еще две, известные в Европе, а именно:
теософия  и  так  называемый  западный  оккультизм,  возникшие  в результате
смешения основных линий. Обе линии содержат в себе зерна истины, но ни  одна
не  обладает  полным  знанием,  и потому попытки  добиться практического  их
осуществления дают только отрицательные результаты.

     "Учение, теория которого излагается здесь,  совершенно самостоятельно и
независимо  по   отношению  к  другим  линиям;  до  настоящего  времени  оно
оставалось совершенно  неизвестным.  Подобно другим  линиям, оно  пользуется
символическим методом,  и  одним  из  его главных символов  является фигура,
которая  уже упоминалась: круг, разделенный  на девять частей.  Этот  символ
имеет следующую форму:

     См. 14-01.gif

     "Круг разделен на девять равных частей; шесть точек соединены  фигурой,
которая симметрична  по отношению  к диаметру, проходящему  через  наивысшую
точку  деления  окружности.  Далее,  наивысшей  точкой  разделения  является
вершина равностороннего треугольника, соединяющего те точки деления, которые
не входят в конструкцию первоначальной сложной фигуры.

     "Этот символ  невозможно  встретить при изучении  "оккультизма" -  ни в
книгах, ни  в устной передаче.  Те, кто знает, придавали ему такое значение,
что сочли необходимым сохранить его познание в тайне.

     "В   литературе   удается  встретить  только  намеки  и  частичные  его
изображения. Так, можно встретить рисунки вроде таких:

     См. 14-02.gif

     "В книге С. Карпа "Этюды о происхождении и природе Зохар"  есть рисунок
круга, разделенного на девять частей со следующим описанием: Если умножить 9
на  9,  результат  будет показан цифрой  8  на левой  стороне и  цифрой 1 на
правой; точно так же 9х8 дает произведение, показанное  цифрой 7 на левой  и
цифрой 2  на правой стороне: то же и в случае 9  X  6. Начиная 09х5, порядок
становится обратным, т.е.  цифры, изображающие единицы, оказываются на левой
стороне, а изображающие десятки - на правой.

     См. 14-03.gif

     "Символ, имеющий форму круга, разделенного на девять частей, с линиями,
которые соединяют их, выражает закон семи в его сочетании с законом трех.

     "Октава содержит  семь тонов, а восьмой  является повторением  первого.
Вместе с двумя "добавочными толчками", которые заполняют "интервалы" "ми-фа"
и "си-до", существует всего девять элементов.

     "Полная  конструкция  этого  символа, которая  связывает его  с  полным
выражением закона октав, более сложна, чем указанная выше. Но даже  и данная
конструкция  раскрывает внутренние законы одной октавы, указывая также метод
познания сущности какой-либо вещи, рассматриваемой самостоятельно.

     "Изолированное существование предмета  или явления  представляет  собой
замкнутый круг вечно возвращающегося и непрерывно текущего процесса.  Круг и
символизирует   этот   процесс.   Точки,   делящие   окружность   на  части,
символизируют  ступени  процесса. Символ  в целом  -  это "до", т.е.  нечто,
обладающее  упорядоченным  и  законченным  существованием.  Это   круг   как
завершенный цикл; это  нуль нашей  десятичной системы; в своем  написании он
означает  замкнутый  цикл.  Внутри  себя  он  содержит все  необходимое  для
собственного   существования,    он    изолирован   от   окружающей   среды.
Последовательность   стадий   в    процессе    должна   быть    связана    с
последовательностью  остальных чисел от  единицы до  девяти. Наличие девятой
ступени, заполняющей  "интервал си-до", завершает цикл, т.е. замыкает  круг,
который  в  этой  точке  начинается  заново.  Вершина треугольника завершает
двойственность его основания, создавая  возможность  многообразных форм  его
проявления в  других треугольниках подобно  тому,  как вершина  треугольника
бесконечно  умножается  в  линии  его  основания.  Поэтому  всякое  начало и
завершение  цикла находится в точке вершины треугольника, там, где сливаются
начало и конец, где замыкается круг. Эта точка звучит как бесконечно текущий
цикл.  двух "до"  в октаве. Но именно  эта девятая ступень  замыкает  цикл и
вновь начинает  его. Поэтому в  вершине треугольника, соответствующей  "до",
стоит число 9, а среди остальных точек расположены числа от 1 до 8.

     См. 14-04.gif

     "Переходя к рассмотрению более сложной фигуры внутри  круга, необходимо
уяснить законы  ее построения. Законы единства отражаются  во всех явлениях.
Десятичная система построена на  основании тех же законов. Приняв единицу за
одну  ноту,  содержащую  внутри  себя целую октаву, мы  должны разделить эту
единицу на семь неравных частей, чтобы прийти к семи нотам этой октавы. Но в
графическом изображении неравенство частей во внимание не принимается, и для
построения диаграммы берется сначала седьмая часть, затем две седьмых, затем
три  седьмых,  четыре,  пять,  шесть и семь седьмых.  Вычислив эти  части  в
десятичной системе, получаем:

     1/7 = 0,142857...
     2/7 = 0,285714...
     3/7 = 0,428571...
     4/7 = 0,571428...
     5/7 = 0,714285...
     6/7 = 0,857142...
     7/7 = 0,999999...

     "Рассматривая  полученные  десятичные  дроби,  мы  видим,  что  все  их
периоды,  кроме последнего,  состоят из  одних и тех же шести цифр,  которые
идут  в  определенном  порядке, так  что зная  первую  цифру периода,  можно
полностью воссоздать весь период.

     "Если  поместить теперь  на окружности  все девять  цифр  от 1  до 9  и
соединить  числа, вошедшие  в период,  прямыми линиями, проводя  их в той же
последовательности,  в какой числа  стоят в периоде,  то  получится  фигура,
находящаяся внутри  круга.  Числа  3, 6,  9 в  период не включены и образуют
отдельный треугольник - свободную троицу символа.

     "Пользуясь "теософским сложением" и взяв  сумму всех  чисел периода, мы
получаем девять,  т.е.  целую октаву.  Опять-таки  в  каждой отдельной  ноте
заключается  целая  октава,  подчиненная  тем  же  законам,  что  и  первая.
Положение  нот  соответствует числам  периода,  и  рисунок  октавы  выглядит
следующим образом:

     См. 14-05.gif

     "Треугольник  9-3-6,  который  соединяет  три  точки на окружности,  не
включенные в период, связывает воедино закон семи и закон трех. Числа 3,  6,
9 не  включены в период; два из них,  3 и 6, соответствуют двум "интервалам"
октавы; третье является, так сказать, "излишним"  и  в  то же время замещает
главную ноту,  которая  не  входит  в период.  Кроме того,  каждое  явление,
способное  взаимодействовать со сходным  ему  явлением, звучит  подобно ноте
"до"  в  соответствующей октаве. Поэтому "до" может  выйти из своего круга и
войти в правильное соотношение с другим кругом, т.е. сыграть такую же роль в
другом цикле, которую  в рассматриваемом цикле  играют "толчки", заполняющие
"интервалы"  в  октаве.  Поэтому и  здесь, обладая  этой возможностью,  "до"
связано треугольником 3-6-9 с теми местами в октаве, где  происходят толчки,
идущие из внешних  источников, где  возможно проникнуть  в октаву  для того,
чтобы  установить связь с тем,  что существует за ее пределами.  Закон трех,
так сказать, выступает из закона семи, треугольник проходит сквозь период; и
эти две фигуры в сочетании дают внутреннюю структуру октавы и ее нот.

     "В  этом  пункте нашего рассуждения справедливо  задать вопрос:  почему
один  из  "интервалов", обозначенный числом 3, находится на  своем настоящем
месте, между нотами  "ми" и "фа",  а другой, обозначенный числом 6,  - между
"соль" и "ля", хотя его настоящее место - между "си" и "до"?

     "Если бы  были  соблюдены  все  условия  относительно появления второго
"интервала" (6)  на его  собственном  месте,  мы  должны  были  бы  получить
следующий круг:

     См. 14-06.gif

     и девять  элементов замкнутого цикла были бы  симметрично сгруппированы
следующим образом:

     ДО РЕ МИ

     ЛЯ СИ Х Х ФА СОЛЬ

     "А распределение, которое мы имеем в действительности:

     См. 14-07.gif

     может дать только следующую группировку:

     СИ ДО РЕ

     СОЛЬ Х ЛЯ МИ Х ФА

     т.е. в одном случае "интервал" расположен между "ми" и "фа", а в другом
- между "соль" и "ля", где он не является необходимым.

     "Видимое  помещение  "интервала" на  неправильном месте  само  по  себе
показывает тем,  кто способен читать символы,  какой  род "толчка" требуется
для перехода "си" в "до".

     "Чтобы  понять  это,  необходимо вспомнить то, что было сказано  о роли
"толчков", протекающих внутри человека и во вселенной.

     "Когда  мы  рассматривали  применение  закона октав  к  космосу,  тогда
ступень "Солнце-Земля" была изображена следующим образом:

     ре
     до
     си
     ля соль
     фа
     --
     ми
     ре
     до
     си
     ля

     "По отношению  к  трем октавам излучения  было установлено, что переход
"до" в "си",  заполнение "интервала", происходит внутри организма  Солнца. В
описании  "космической октавы" об "интервале" "до-си" было сказано, что этот
"интервал"  заполняется  волей Абсолютного. Переход  "фа-ми"  в  космической
октаве заполняется  механически с помощью особой  машины, которая  позволяет
входящей  в нее  "фа"  приобрести за  счет  внутренних процессов характерные
признаки "соль",  стоящей  перед ней,  не  изменяя свою  ноту, т.е.  как  бы
накопить  внутреннюю энергию  для независимого перехода  в следующую ноту, в
"ми".

     "Точно  такое  же  взаимоотношение   повторяется  во  всех  законченных
процессах.   Рассматривая  процессы   питания  в  человеческом  организме  и
преобразование  субстанций,  поступающих  в  организм,  мы  находим  в  этих
процессах те же самые "интервалы" и "толчки".

     "Как мы указали раньше, человек потребляет три вида пищи. Каждый из них
является   началом  новой  октавы.  Вторая   октава,  т.е.  октава  воздуха,
соединяется с первой, т.е. с октавой пищи и питья, в том пункте,  где первая
октава останавливается  в своем  развитии  на ноте  "ми".  И  третья  октава
соединяется  со  второй в том  пункте,  где  вторая  останавливается в своем
развитии на ноте "ми".

     "Следует  понять,  что подобно  тому как во многих химических процессах
только  определенные количества веществ,  точно установленные природой, дают
сложные составы нужного качества, так и в  человеческом  организме "три вида
пищи" должны смешиваться в определенных пропорциях.

     "Конечная субстанция в  процессе  октавы  пищи - это субстанция "си"  -
"водород 12"  третьей  шкалы;  чтобы перейти  в новое  "до",  эта субстанция
нуждается  в  "добавочном толчке".  Но так как  в выработке этой  субстанции
принимали  участие  три  октавы, их влияние  также  отражается  на  конечном
результате   и  определяет  его  качество.  Качество  и   количество   можно
регулировать при помощи управления тремя видами пищи, получаемой организмом.
Только  при наличии полного и  гармоничного соответствия  между тремя видами
пищи можно получить  требуемый результат,  усиливая  или ослабляя  различные
стадии процесса.

     "Но  важно помнить, чти  никакие случайные попытки  регулировать пищу в
буквальном смысле  слова или попытки регулировать дыхание не смогут привести
к желаемому результату,  если  человек не  знает  точно, чего  он  желает  и
почему, а также какого рода результаты принесут его действия.

     "И  далее, если бы даже человеку и удалось отрегулировать две составные
части процесса, пищу и  дыхание, этого оказалось бы недостаточно, потому что
гораздо важнее знать, как регулировать пищу третьего этажа - "впечатления".

     "Поэтому,  прежде  чем  думать  о  практическом  влиянии  на внутренние
процессы,  важно   понять   точные   взаимоотношения   между   субстанциями,
поступающими  в организм,  и природу возможных  "толчков", а  также  законы,
управляющие- переходом нот.  Эти законы  всюду  одинаковы. Изучая космос, мы
изучаем человека.

     "Космическая октава "Абсолютное - Луна"  в соответствии  с законом трех
распадается  на три подчиненные октавы.  В этих трех  октавах космос подобен
человеку: те же "три этажа", те же три "толчка".

     до до
     си
     ля
     соль
     фа
     ля --
     ми
     ре
     до
     си
     ля
     соль
     фа соль --
     ми
     ре
     до
     си
     ля
     соль
     фа
     фа --
     ми
     ре
     до

     "Там, где в  космических октавах излучений появляется  место "интервала
ми-фа",  в диаграммах сделаны отметки, обозначающие "машины", которые  можно
найти здесь так же, как и в человеческом теле.

     "Процесс  перехода "фа-ми" можно схематично представить  таким образом:
космическое "фа" входит в  эту машину, подобно пище для нижнего этажа, и там
начинается цикл его изменений. Поэтому сначала оно звучит в машине как "до".
Субстанция "соль" космической октавы  служит субстанцией, входящей в средний
этаж, подобно  воздуху в  -процессе  дыхания; эта  субстанция помогает  ноте
"фа", находящейся  в машине, перейти в ноту "ми". Сама нота "соль", поступая
в  машину, тоже звучит там как "до". Полученная теперь материя соединяется в
верхнем  этаже посредством  субстанции космической "ля", которая поступает в
верхний этаж машины тоже в виде "до".

     "Как  видно из сказанного, следующие ноты  "ля",  "соль" и "фа"  служат
питанием для машины. В порядке их следования друг за другом, согласно закону
трех, "ля"  будет  активным  элементом, "соль" -  нейтрализующим, а  "фа"  -
пассивным. Активный принцип, реагируя с пассивным, т.е. соединяясь с ним при
помощи нейтрализующего  принципа, дает некоторый результат. Символически это
можно изобразить так:

     См. 14-08.gif

     "Этот  символ  указывает на  то,  что  субстанция  "фа"  смешивается  с
субстанцией "ля" и дает в  результате  субстанцию "соль". И поскольку данный
процесс происходит  в  октаве, развиваясь  как  бы внутри  ноты  "фа", можно
сказать, что "фа", не меняя своей высоты, приобретает свойства "соль".

     "Все,  что  было  сказано  об октавах излучений  и о  пищевых октавах в
человеческом организме, имеет  прямую связь  с символом, состоящим из круга,
разделенного  на  девять  частей.  Этот символ как  бы  выражает совершенный
синтез и содержит в себе все элементы тех законов, которые он воспроизводит,
из которых  он может  быть извлечен и которые передаются  с его помощью;  он
заключает в себе все, что связано с этими октавами, а также многое другое.

     Гурджиев многократно и в разных случаях возвращался к энеаграмме.

     - Любое  законченное целое,  космос,  организм,  растение  представляет
собой энеаграмму, - говорил он. - Но не всякая из энеаграмм имеет внутренний
треугольник.  Внутренний  треугольник  указывает  на  присутствие  в  данном
организме  высших   элементов   (согласно   шкале   "водорода").  Внутренним
треугольником обладают,  например, такие растения, как конопля,  мак, хмель,
чай,  кофе,  табак и  многие другие, которые  играют  важную  роль  в  жизни
человека. Их изучение поможет  нам раскрыть многое из того, что относится  к
энеаграмме.

     "Вообще  говоря,  нужно  понять, что  энеаграмма  -  это  универсальный
символ. В энеаграмму  можно заключить  все  знание, и с ее помощью можно его
истолковать.  В  этой  связи правильно утверждать, что человек по-настоящему
знает, т.е. понимает, только то, что он способен заключить в энеаграмму. То,
что он не в состоянии заключить в энеаграмму, он  не понимает. Для человека,
способного ею пользоваться, энеаграмма делает совершенно  ненужными  книги и
библиотеки. Все можно заключить в энеаграмму и прочесть в ней. Человек может
оказаться в  пустыне в полном одиночестве и, начертив  на  песке энеаграмму,
сумеет прочесть в ней  вечные  законы  вселенной,  причем всякий раз  узнает
нечто новое, ранее ему не известное.

     "Если встречаются двое людей,  принадлежащих  к  различным школам,  они
начертят энеаграмму и с  ее  помощью  установят, кто из них знает  больше и,
следовательно,  кто  из  них   учитель,  а   кто  -   ученик.  Энеаграмма  -
фундаментальный  иероглиф  универсального языка,  который  имеет  столько же
значений, сколько существует уровней людей.

     "Энеаграмма - это вечное  движение, то самое  вечное движение,  которое
люди искали с глубочайшей древности и никак не могли найти.  Ясно, почему им
не удавалось  найти  вечное движение,  они искали вне себя то, что находится
внутри;  пытались построить  вечное движение, как  строят машину, тогда  как
подлинное  вечное движение  является частью другого  вечного движения, и его
невозможно  обнаружить  отдельно  от  него.  Энеаграмма  представляет  собой
схематическую диаграмму постоянного движения, т.е. машины вечного двигателя.
Но, конечно, необходимо уметь читать  эту диаграмму. Понимание этого символа
и умение им пользоваться дает человеку очень большую силу. Это и есть вечное
движение, а также философский камень алхимиков.

     "Знание энеаграммы в течение  долгого времени хранилось в тайне; и если
сейчас оно сделано, так  сказать, доступным для всех, то  лишь в  неполной и
теоретической форме, из  которой невозможно извлечь -практической пользы без
наставления со стороны человека, который знает.

     "Чтобы понять энеаграмму,  нужно мыслить  ее  движущейся,  в  движении.
Неподвижная  энеаграмма  -  это мертвый  символ; живой  символ  пребывает  в
движении."
 
 

     Гораздо позже  - это было в 1922 году, когда Гурджиев организовал  свой
Институт  во Франции, - его ученики  изучали пляски и упражнения дервишей, и
Гурджиев показал им упражнения,  связанные с "движением энеаграммы". На полу
зала,  где  происходили  упражнения,  была  нарисована  большая  энеаграмма;
ученики, принимавшие участие в  упражнениях,  стояли на местах, обозначенных
цифрами от 1 до 9. Затем  они начинали двигаться в направлении числа периода
очень  интересным движением, кружась вокруг своего соседа  в местах  встреч,
т.е. в точках пересечения линий энеаграммы.

     В то время Гурджиев  говорил, что упражнения в движениях по  энеаграмме
займут важное место в  его  балете "Борьба магов". Он говорил также, что без
участия в таких упражнениях, без того чтобы занимать  в них некоторое место,
понять энеаграмму почти невозможно.

     -  Можно  пережить энеаграмму благодаря движению, говорил он. -Сам ритм
этого движения внушит  вам нужные идеи  и  поддержит необходимое напряжение;
без него нельзя почувствовать то, что является самым важным.

     Существовал еще один рисунок энеаграммы, сделанный под его руководством
в  Константинополе  в  1921  году.  На этом  рисунке  внутри энеаграммы были
показаны апокалиптические звери - бык, лев,  человек и орел и с ними голубь.
Эти добавочные символы связывались с "центрами".

     В  беседах о значении  энеаграммы  как  универсального символа Гурджиев
снова заговорил о существовании универсального "философского" языка.

     - Долгое время люди пытались изобрести  универсальный язык,  -  говорил
он. - В этом случае, как и во многих других, они искали нечто такое, что уже
было найдено  задолго до  них, старались придумать  то,  что было известно и
существовало в  течение длительного времени. Ранее я сказал,  что существует
не один, а три универсальных языка, точнее, три его степени. Первая  степень
этого языка уже позволяет людям выражать свои  мысли и понимать мысли других
люден, относящиеся к таким вещам, где обычный язык бессилен.

     - Как относятся эти языки к искусству? - спросил кто-то. - И разве само
искусство не  представляет собой тот "философский" язык, который многие ищут
в сфере интеллекта?

     - Не знаю, о каком искусстве  вы говорите,  - ответил Гурджиев.  - Есть
искусство  и  искусство. Несомненно, вы  должны  были заметить, что во время
наших   лекций  и  бесед   присутствующие   нередко  задавали  мне  вопросы,
относящиеся  к искусству, но я  всегда избегал разговоров на эту тему. И все
потому, что я считаю обычные беседы об  искусстве совершенно бессмысленными.
Люди  говорят об  одном и том же, имея в виду  разное, не понимая  того, что
хотят   Выразить.  К   тому   же  совершенно   напрасно  объяснять  истинные
взаимоотношения вещей человеку,  который  не знает  азбучных истин  о  самом
себе, т.е. о человеке. Однако мы уже немало говорили об этом, и к настоящему
времени вы должны знать  азбуку, так что сейчас, пожалуй, можно поговорить и
об искусстве.

     "Прежде  всего  вы  должны  вспомнить, что  есть  два  вида  искусства,
отличных друг от друга: объективное и субъективное искусство. Все то, что вы
знаете, все, что вы называете искусством, - это субъективное искусство, т.е.
нечто такое,  что  я  вообще не называю  искусством; и  это лишь потому, что
искусством я называю искусство объективное.

     "Трудно определить, что такое объективное искусство, во-первых, потому,
что вы приписываете  субъективному  искусству все признаки  объективного,  а
во-вторых, потому, что когда вы встречаетесь  с  произведениями объективного
искусства, вы  полагаете,  что  они  находятся  на  том  же  уровне,  что  и
произведения субъективного искусства.

     "Попытаюсь  прояснить мою идею. Вы  говорите: художник творит. Я говорю
так только в связи с  объективным  искусством. По отношению  к субъективному
искусству я скажу, что у него "нечто создано".  Вы не делаете различий между
этими  понятиями,  но  именно  тут  и  заключена  вся  разница.  Далее,   вы
приписываете субъективному искусству неизменное  воздействие, т.е.  ожидаете
от  произведения  субъективного  искусства одинакового  влияния  на  каждого
человека. Вы, например, думаете, что похоронный марш должен вызывать у  всех
печальные  и   торжественные  мысли,  а  какая-нибудь  танцевальная  музыка,
например, "камаринская", вызовет мысли радостные. Но в действительности  это
совсем не  так. Все зависит от  ассоциаций. Если  в тот день,  когда со мной
случилось  большое  несчастье, я впервые услышал какую-то живую мелодию, эта
мелодия  будет  в  течение всей  моей  жизни  пробуждать во мне  печальные и
гнетущие  мысли.  И  если в тот  день,  когда я  особенно  счастлив, я слышу
печальную  мелодию, эта мелодия всегда  будет  пробуждать  во мне счастливые
мысли. Так и во всем остальном.

     "Разница между субъективным и объективным искусством заключается в том,
что в объективном искусстве художник действительно "творит", т.е. делает то,
что  намерен  сделать, вкладывает в свою  работу те идеи и чувства,  которые
желает  в  нее  вложить. И действие такого  произведения  искусства на людей
бывает  абсолютно   определенным:   они  воспримут  (разумеется,  каждый   в
соответствии со своим  уровнем) одни и те же идеи, одни и  те  же чувства, а
именно - те самые, которые художник хотел им передать. Ни в творениях, ни во
впечатлениях объективного искусства нет ничего случайного.

     "В  субъективном же искусстве  все случайно. Как я  уже  сказал,  здесь
художник не  творит; у  него "нечто создается". Это значит, что он находится
во власти идей, мыслей и  настроений, которых сам не понимает и над которыми
не имеет никакой власти.  Они управляют им и воплощаются  в разных формах. И
когда  они случайно приняли ту или  иную форму, эта форма  столь же случайно
оказывает  на  человека  то  или  иное  воздействие  в  зависимости  от  его
настроений, вкусов, привычек, природы гипноза, под  которым он живет, и  так
далее. Здесь нет ничего неизменного, ничего определенного. В объективном  же
искусстве нет ничего неопределенного."

     - Не исчезнет ли  искусство, если оно станет совершенно определенным? -
спросил кто-то  из нас.  - Разве некоторая неопределенность  и  неясность не
является как раз  тем. что  отличает искусство,  скажем,  от науки?  Если вы
уберете эту неопределенность,  если вы устраните тот факт,  что художник сам
не знает, что у него получится,  какое впечатление его работа произведет  на
людей, тогда это будет "литература", а не искусство.

     -  Не  знаю,  о  чем  вы  говорите,  -  сказал  Гурджиев. У нас  разные
стандарты: я  измеряю ценность искусства его  сознательностью,  а  вы  - его
бессознательностью. Мы не можем понять друг друга. Произведение объективного
искусства и должно  быть "литературой", как  вы его  называете; единственная
разница в том, что художник передает свои идеи не  прямо через  слова, знаки
или  иероглифы,  а   через  некоторые  чувства,  которые  он  сознательно  и
определенным образом возбуждает, зная, что именно и почему он делает.

     - Сохранились легенды о  статуях богов в  древних  греческих  храмах. -
сказал  один из присутствующих,  -  например, о статуе  Зевса  Олимпийского,
которая производила на всех определенное и всегда одинаковое впечатление.

     -  Совершенно  верно, -  сказал Гурджиев.  - Даже  тот  факт, что такие
рассказы существуют, доказывает, что люди  понимали: разница между подлинным
и неподлинным искусством заключается в неизменном или случайном воздействии.

     - Не можете ли вы указать какие-нибудь другие произведения объективного
искусства? - Есть ли в современном искусстве  нечто такое, что можно назвать
объективным? Почти  все  присутствующие задавали Гурджиеву  эти  и  подобные
вопросы.

     - Прежде чем  говорить об этом, -  отвечал Гурджиев, необходимо  понять
принципы.  Если вы  уловите  принципы,  вы  сможете сами  ответить  на  свои
вопросы. А если не уловите, то мои  слова ничего вам не объяснят. Совершенно
так  же,  как было  сказано:  "Видя,  не  видят,  и  слыша,  не слышат  и не
разумеют".

     "Я  приведу вам  только один  пример: музыку.  Вся  объективная  музыка
основана  на  "внутренних  октавах". И она  вызывает  не только определенные
психологические  результаты, но  и  явные физические результаты.  Существует
такая  музыка,  которая  превращает  воду  в лед.  Существует  такая музыка,
которая  мгновенно  убивает  человека.  Библейская  легенда о разрушении при
помощи  музыки стен  Иерихона  это  легенда  как  раз об объективной музыке.
Простая  музыка не  разрушит  стены, а объективная  музыка  действительно  в
состоянии это сделать.  Она способна не  только  разрушать, но и строить.  В
легенде  об  Орфее  содержатся  намеки  на  объективную  музыку,  ибо  Орфей
передавал  знание посредством музыки. Музыка  заклинателей  змей  на Востоке
есть  приближение  к объективной музыке, хотя и  весьма примитивное. Нередко
это всего одна нота, которую долго тянут с небольшими подъемами и падениями;
но  в  этой  единственной   ноте  постоянно  слышатся  "внутренние  октавы",
недоступные  слуху, но  ощущаемые эмоциональным центром. И  змея  слышит эту
музыку, строго говоря,  чувствует ее и повинуется  ей.  Если взять  такую же
музыку, но более усложненную, ей будут повиноваться и люди.

     "Итак,  вы видите, что искусство-это  не просто язык, но нечто  гораздо
большее.  И если  вы  свяжете только что  сказанное мной  с тем,  что я  уже
говорил о разных уровнях бытия  человека, вы поймете то,  что  говорится  об
искусстве. Механическое человечество состоит из людей номер один, два и три;
у  них,  конечно,  может быть  только  субъективное  искусство.  Объективное
искусство требует, по крайней мере, проблесков объективного сознания;  чтобы
правильно  понимать  эти  проблески  и  должным  образом  ими  пользоваться,
необходимо глубокое внутреннее единство и большая власть над собой."

ГЛАВА 15

     Религия есть  относительное  понятие.  -  Религии соответствуют  уровню
бытия человека.  - "Может  ли  помочь молитва?"  - Учиться молитве. -  Общее
невежество  относительно  христианства. -  Христианская  церковь  как школа.
Египетские "школы повторения". - Важность обрядов. "Техника  религии". - Где
в человеке звучит слово "я"? - Две части подлинной религии; чему учит каждая
из них, -  Кант и идея масштаба. -  Органическая жизнь на Земле. - Рост луча
творения.  - Луна. - Человечество  есть эволюционирующая  часть органической
жизни. - Застой человечества. Изменения возможны только на "перекрестках". -
Процесс  эволюции  всегда  начинается с образования  сознательного  ядра.  -
Существует  ли  сознательная  сила,  которая   борется  против  эволюции?  -
Эволюционирует ли человечество? "Двести сознательных людей могли бы изменить
всю  жизнь  на  Земле".  - Три "внутренних круга"  человечества. -  "Внешний
круг". - Четыре  "пути"  как четыре входа в  "экзотерический круг".  - Школы
четвертого пути. - Псевдо-эзотерические системы и школы. -  "Истина в  форме
лжи". - Эзотерические школы на Востоке.  -  Посвящение и  мистерии. Возможно
только самопосвящение.
 
 

     В  беседах   описываемого  периода,  т.е.  конца  1916  года,  Гурджиев
несколько раз  касался вопросов религии.  Иногда кто-нибудь  спрашивал его о
религии; и Гурджиев неизменно начинал с того, что обращал особое внимание на
то, что  наше  отношение к  религии  в  основе  своей содержит нечто  весьма
ошибочное.

     - Во-первых, - говорил  он, - религия есть относительное  понятие:  она
соответствует уровню человеческого бытия, и  религия одного  человека  может
совершенно  не годиться для другого. Иными  словами, религия человека одного
уровня бытия не подходит человеку другого уровня бытия.

     "Необходимо понять, что религия человека номер один есть религия одного
рода;  религия  человека  номер два религия другого рода; и религия человека
номер три - это религия третьего рода. Религия человека номер четыре, пять и
далее  -  это явление совершенно иного  порядка, чем  религия человека номер
один, два и три.

     "Во-вторых, религия - это  делание;  человек не  просто думает  о своей
религии  или чувствует  ее, а "живет"  ею, "живет" своей религией, насколько
это в  его  силах;  иначе  это  будет  не  религия,  а  просто  фантазия или
философия.  Нравится  это ему или нет,  но  он показывает  свое отношение  к
религии  действиями  -  и он  может  показать свое  отношение к  ней  только
действиями. Поэтому если его действия  противоположны тем,  которых  требует
данная  религия,  он  не может утверждать,  что  принадлежит к ней. Огромное
большинство людей, называющих себя христианами, не имеет  никакого права так
называть себя, ибо эти люди не только не исполняют требований своей религии,
но даже и не думают, что эти требования необходимо исполнять.

     "Христианство  запрещает  убийство. Однако  все то,  к чему  ведет  наш
прогресс, - это прогрессирующие  способы убийства и ведения войны. Как же мы
смеем называть себя христианами?

     "Никто не имеет права называть себя  христианином, если он не выполняет
заповедей Христа. Человек  может сказать,  что он желает стать христианином,
если он стремится выполнять эти заповеди. Если же он совсем о них не думает,
или смеется над ними, или подменяет их какими-то собственными изобретениями,
или просто забывает о них, он не имеет права называть себя христианином.

     "Я привел пример войны, потому  что этот пример самый разительный. Но и
без войны  жизнь  являет собой точно  такую  же  картину. Люди называют себя
христианами, однако не понимают, что они не только не желают, но и не  могут
быть христианами, ибо для этого необходимо не просто желать, а уметь - уметь
быть единым.

     "Человек как таковой не един; это не "я", а "мы" или, более  правильно,
"они".  Из  этого  все  проистекает.  Предположим,  человек  решает,  следуя
Евангелию, подставить  левую щеку, если его ударили по правой. Но так решает
одно  "я" в уме или в эмоциональном центре. Одно "я" знает и помнит об этом,
а другие "я" не  помнят. Вообразим, что случается на самом деле, если кто-то
ударит  такого  человека.  Вы  думаете,  он  повернет обидчику  левую  щеку?
Никогда! У  него даже не будет времени подумать о случившемся. Он или ударит
обидчика по физиономии, или  станет звать полицейского, или бросится бежать.
Его двигательный центр  будет реагировать привычным образом или тик. как его
научили, прежде чем этот человек сообразит, что именно он делает.

     "Для  того,  чтобы  подставить щеку,  необходимо специальное  обучение,
длительная подготовка.  И  если  эта подготовка  является механической,  она
опять-таки ничего  не  стоит, ибо в подобном случае человек подставляет щеку
лишь потому, что больше ничего не умеет делать."

     - Может ли молитва помочь человеку жить  по-христиански? - задал кто-то
вопрос.

     - Все  зависит от  того,  что  это за  молитва, -  ответил  Гурджиев. -
Молитва субъективного человека, т.е.  человека номер один, два  и три, может
дать  только  субъективные результаты, а именно: самоутешение, самовнушение,
самогипноз. Объективных результатов она дать не может.

     -  Но разве  молитва  вообще не  может  дать объективных результатов? -
спросил один из присутствующих.

     - Я уже сказал: все зависит от того, чья это молитва, отвечал Гурджиев.

     "Нужно научиться  молиться с  таким же  совершенством, как люди  учатся
всему остальному.  У  того, кто  знает,  как молиться,  кто умеет  правильно
сосредоточиваться,  -  у  такого  человека молитва  дает результаты. Следует
только понять, что  существуют разные молитвы, и их результаты различны. Это
известно  даже из обычного богослужения.  Но  мы, говоря о молитве или  о ее
результатах, как правило,  имеем в виду  один вид молитвы - мольбу;  или  же
считаем,  что мольбу  можно соединить с остальными видами молитвы.  Конечно,
это неправильно.  Большая часть молитв  не имеет ничего общего с мольбами. Я
говорю о древних молитвах: многие  их них гораздо старше, чем  христианство.
Эти молитвы представляют собой, так сказать,  повторения;  повторяя их вслух
или про  себя,, человек стремится пережить  разумом или чувством, то,  что в
них  заключено,  их содержание.  И человек всегда  может составить  для себя
новые  молитвы. Например, человек  повторяет: "Я  хочу быть  серьезным". Все
дело в том, как он это говорит. Если он  повторяет такую молитву даже десять
тысяч раз в день  и думает при этом, как бы скорее кончить повторение, что у
него будет на  обед и тому подобное, тут  будет не молитва, а  самообман. Но
эта  формула  может  стать  молитвой, если  человек  повторяет ее  следующим
образом: он произносит "я" и  пытается в  это время думать обо  всем, что он
знает о "я". Оно  не существует; нет  единого "я", есть лишь толпа мелочных,
обманчивых, сварливых  "я".  Но  он  хочет быть  единым "я",  господином; он
припоминает повозку, лошадь, возницу и господина. Говоря "хочу", он думает о
значении фразы "я хочу". Может ли он  хотеть? В нем все время "что-то  хочет
или не хочет". Но этому "хочет" или "не хочет" он стремится противопоставить
собственное  "я хочу", связанное  с целями работы над собой,  т.е. ввести  в
привычное сочетание двух  сил -  "оно хочет" и "оно не хочет" - третью силу.
"Быть" - человек думает о том, что значит "быть", каков смысл "бытия", бытия
механического человека,  с которым все случается,  и бытия человека, который
способен  делать.  Так что  "быть" возможно  по-разному. Он хочет "быть"  не
просто в смысле  существования, но  в смысле величия, силы,  И слово  "быть"
приобретает для него особый вес, новый смысл. "Серьезным" - человек думает о
том, что значит  быть серьезным. Очень важно, как он  отвечает  себе на этот
вопрос. Если он понимает, что это значит, если правильно определит для себя,
что значит быть серьезным,  если чувствует, что действительно желает  этого,
тогда его молитва может дать результат  в том смысле,  что у него прибавятся
силы, что он чаще будет замечать свою несерьезность, легче преодолевать себя
и заставлять  быть серьезным. Совершенно  таким  же  образом  человек  может
"молиться", повторяя:  "Я хочу вспоминать себя". "Вспоминать"  -  что значит
"вспоминать"? Человек должен подумать о памяти. Как мало  он вспоминает! Как
часто он забывает то, что решил, видел, знает!  Его жизнь была бы иной, если
бы  он мог вспоминать. Все болезни  приходят  из-за  того, что он не помнит.
"Себя"  -  он  снова  возвращается  к  себе.  Какое  из  своих "я" он  хочет
вспоминать?  Стоит ли вспоминать  всего  себя?  Как может  он различить, что
хочет вспоминать? Идею работы! Как может он соединить себя с идеей работы? -
и так далее, и тому подобное.

     "В  христианском  богослужении  очень  много  таких  молитв,  где  надо
размышлять над каждым словом. Но они теряют весь  смысл,  все значение, если
их повторяют или распевают механически.

     "Возьмите обычную  молитву:  "Господи, помилуй меня!" Что  это  значит?
Человек  взывает к  Богу.  Он  должен немного подумать,  сделать сравнение и
спросить себя  -  что  такое  Бог  и  что такое  он? Затем  он  просит  Бога
помиловать его.  Но для этого Бог должен подумать о нем,  заметить  его.  А.
стоит ли замечать его? Что в нем есть такого, о  чем стоило бы думать? И кто
должен о нем думать? - сам Бог! Понимаете. все эти мысли и еще многие другие
должны пройти через его ум, когда он произносит эту простую молитву. И тогда
именно  эти мысли могут сделать для него то, чегоон просит от Бога. Но о чем
он способен думать и какой  результат  может  дать  молитва,  если он просто
повторяет,  как  попугай:  "Господи,  помилуй!  Господи,  помилуй!  Господи,
помилуй!" Вы сами знаете, что это не даст никаких результатов.

     "Вообще говоря, о христианстве и о формах христианского поклонения  нам
известно очень мало; мы ничего  не знаем об истории  и  возникновении многих
вещей. Например,  церковь,  храм, где собираются верующие и  где совершаются
службы согласно особым обрядам, - откуда она взята? Люди совсем не думают об
этом. Многие считают, что внешняя форма  поклонения, обряды, пение  гимнов и
тому подобное были придуманы отцами церкви. Другие полагают, что эта внешняя
форма была частично взята из языческих религий,  а частично у евреев. Но все
это неверно; вопрос о происхождении  христианской церкви, т.е. христианского
храма,  гораздо  интереснее,  чем  мы думаем. Начать с  того, что церковь  и
богослужение  в той форме, какую они  приняли в первые века христианства, не
были заимствованы у язычников или у. евреев, потому что ничего  подобного не
существовало  ни  в  греческих,  ни  в  римских культурах,  ни  в  иудаизме.
Еврейская синагога, еврейский храм, греческие или римские храмы разных богов
представляли собой нечто совершенно отличное от христианской церкви, которая
приняла свой облик в первом и втором  веках. Христианская церковь-это школа;
но  люди забыли о том, что это школа. Вообразите школу, где  учителя  читают
лекции  и выполняют пояснительные демонстрации, а ученики  или просто  люди,
заходящие в школу,  принимают  эти  лекции и  демонстрации  за  церемонии  и
обряды, за  "таинства"  и  магию.  Это было  бы приближением к  христианской
церкви нашего времени.

     "Христианская  церковь,  христианская форма  поклонения  не  изобретена
отцами церкви, а заимствована в готовом виде из Египта, но только не из того
Египта, который  мы знаем,  а из  того, который нам неизвестен.  Этот Египет
находился на том же самом месте, что и известный нам, но существовал гораздо
раньше. В  исторические  времена  сохранились  лишь  небольшие  отрывки  его
знания; но эти отрывки удерживались в тайне настолько хорошо, что мы даже не
знаем, где они сохранялись.

     "Многим  людям  покажется  странным,  если  я скажу, что доисторический
Египет был  христианским  за  много  тысяч  лет  до  рождения  Христа. Иными
словами, его религия состояла из тех же принципов и идей, которые составляют
подлинное  христианство. В доисторическом Египте существовали особые  школы,
называвшиеся "школами повторения". В  этих школах по  определенным дням, а в
некоторых из них, возможно, и ежедневно  устраивались публичные повторения в
сжатой  форме  всего курса  наук,  которому  обучали  в  этих школах.  Такое
повторение  продолжалось  иногда   неделю  или  месяц.  Благодаря   подобным
повторениям люди,  прошедшие  курс,  не  теряли  своей  связи  со  школой  и
сохраняли в памяти все,  чему учились. Иногда они приходили из очень далеких
мест лишь для  того. чтобы прослушать повторение, и, почувствовав свою связь
со школой, уходили. Существовали особые  дни в году, когда  повторения  были
особенно  полными и производились с  особой  торжественностью;  сами эти дни
обладали символическим значением.

     "Эти "школы повторения" стали образцами для христианских церквей. Форма
богослужения в христианских церквах почти  полностью повторяет  курс  науки,
касающейся вселенной и  человека. Индивидуальные молитвы, гимны, возглашения
все  имело свое  значение  в  этом повторении,  равно как  и  празднества, и
религиозные символы, хотя смысл их забыт очень давно."
 
 

     Продолжая свои объяснения, Гурджиев  привел  несколько очень интересных
примеров объяснений различных частей православной литургии.  К несчастью,  в
то время мы не делали записей, и я не решусь восстановить их по памяти.

     Идея  его объяснений заключалась в том, что  литургия, начиная с первых
ее слов, проходит, так сказать,  сквозь процесс повторения,  отмечая все его
стадии и переходы. В объяснениях Гурджиева меня особенно удивило  то,  сколь
многое здесь сохранилось в чистой форме и как мало мы все  это понимаем. Его
объяснения   очень  сильно  отличались  от   обычных  богословских   и  даже
мистических  толкований,  и  главная  разница  заключалась  в  том,  что  он
отказался  от  большинства аллегорий. Я хочу сказать,  что из его объяснений
стало ясно, что  мы принимаем многие вещи за  аллегории, в то  время как они
вовсе не  являются  иносказаниями,  и  их  нужно  понимать  более  просто  и
психологически.  Хорошим  примером здесь служит то, что  он  сказал ранее  о
Тайной Вечере.

     - Каждая церемония, или обряд, имеет ценность, если она выполняется без
изменений,  -  сказал  он.  - Церемония это книга, а  которой написано очень
многое.  Каждый,  кто  обладает  пониманием, может  читать  ее.  Один  обряд
содержит зачастую больше, чем сотня книг.

     Указывая на то,  что сохранилось до  нашего времени, Гурджиев отмечал и
то, что было утеряно  и  забыто.  Он упоминал  о священных плясках,  которые
сопровождали  "службы"  в  "храмах  повторения"   и  не   были   включены  в
христианскую форму богослужения. Он  говорил также о различных упражнениях и
об  особых  позах  для разных  молитв,  т.е.  для разных видов  медитации; о
приобретении контроля  над  дыханием  и о необходимости  уметь напрягать или
расслаблять  по своей  воле любую  группу  мускулов; о  многих других вещах,
имеющих, так сказать, отношение к "технике религии".

     Однажды, описывая упражнения в сосредоточении и переключении внимания с
одной части тела на другую, Гурджиев сказал:

     -  Когда вы произносите слово  "я",  замечаете  ли  вы,  где внутри вас
звучит это слово?

     Мы  не  сразу сообразили, что  он имеет  в виду, но очень  скоро  стали
замечать,  что,  произнося   слово  "я",   некоторые  из   нас   определенно
чувствовали,  что это  слово как бы звучит в  голове, другие слышали  его  в
груди, третьи - над головой, вне тела.

     Должен здесь отметить, что лично я  был совершенно лишен этих ощущений,
и мне приходится полагаться на показания других.

     Гурджиев  выслушал все наши замечания  и сказал, что  связанное с  этим
ощущением упражнение сохранилось до наших дней; по его словам, его выполняют
в монастырях на Афоне.

     Монах стоит на коленях или в какой-то другой позе и,  подняв согнутые в
локтях  руки,  произносит  громко  и  протяжно  слово  "я"  и  выпрямляется;
одновременно он прислушивается к тому, где звучит это слово.

     Цель  упражнения  заключается  в  том,  чтобы чувствовать  "я" в  любой
момент,  когда  человек думает о себе,  и переносить "я" из одного  центра в
другой.
 
 

     Много раз  Гурджиев  указывал  на  необходимость изучения этой  забытой
"техники",  равно  как  и  на  невозможность  достичь   без  нее  каких-либо
результатов на пути религии, кроме чисто субъективных.

     - Вы должны понять, - говорил он,  - что подлинная религия, т.е. такая,
которая была создана знающими людьми  с определенной целью,  состоит из двух
частей. Одна из них учит тому,  что нужно делать. Эта часть становится общим
достоянием и  с  течением времени  искажается  и отходит от  первоначального
источника. Другая  часть учит  тому, как  осуществить то,  чему  учит первая
часть. Эта  часть хранится в тайне  в особых школах, и с ее  помощью удается
исправлять все то, что было искажено в первой части, или восстанавливать то,
что забылось.

     "Без этой второй  части невозможно  никакое знание  религии; во  всяком
случае, это знание будет неполным и очень субъективным.

     "Такая тайная часть существует  и в христианстве, как и во всех  других
религиях; она  учит  тому, как  выполнять заповеди Христа, тому,  что  они в
действительности означают."
 
 

     Я должен  привести  здесь еще один разговор с Гурджиевым - он снова был
связан с космосами.

     - Здесь есть связь с идеями Канта о феноменах и ноуменах, - сказал я. -
В конце концов, в этом-то и все  дело:  Земля, как трехмерное тело, является
"феноменом", а как шестимерное - "ноуменом".

     -  Совершенно верно,  -  сказал Гурджиев.  - Только добавьте  сюда идею
масштаба. Если бы Кант ввел  в свои аргументы идею масштаба, многое из того,
что он написал, было бы очень ценным. Ему не хватило этой единственной вещи.

     Слушая Гурджиева, я подумал,  что  Кант очень удивился бы,  услышав это
замечание. Но идея масштаба была очень близка мне. И я понял, что с нею, как
с  отправной точкой,  можно обнаружить много  нового  и неожиданного  в  тех
вещах, которые кажутся нам известными.

     Примерно  год спустя,  развивая  идеи  космосов в  связи  с  проблемами
времени, я получил таблицу  времени  в  разных  космосах,  о  которой  скажу
позднее.
 
 

     В  одном случае, говоря о  строгой  всеобщей взаимосвязи во  вселенной,
Гурджиев остановился на "органической жизни на Земле".

     -  Для обычного  знания,  - сказал  он, - органическая  жизнь  является
своего  рода  случайным  придатком,   нарушающим  целостность   механической
системы. Обычное знание не связывает ее ни с чем и не делает никаких выводов
из факта  ее существования.  Но вы  должны понимать,  что в природе нет и не
может быть ничего  случайного  и ненужного; все  имеет определенную функцию,
все служит определенной цели. Таким образом, органическая жизнь представляет
собой необходимое звено в цепи миров, которые не могут существовать без нее,
как  и  она  не  может  существовать  без  них.  Ранее  было  сказано,   что
органическая жизнь  передает на  Землю разнообразные влияния планет, что она
служит для  питания  Луны и  для  того, чтобы  дать  ей  возможность расти и
крепнуть. Но и Земля также  растет - не  в том смысле,  что увеличиваются ее
размеры,  а в  том, что возрастает сознательность, восприимчивость.  Влияния
планет,  которые  были достаточны  для  Земли  в течение  одного  периода ее
существования,  становятся  недостаточными; она нуждается в восприятии более
тонких  влияний,  а  для  этого  необходим  более  тонкий  и  чувствительный
воспринимающий    аппарат.    Вот   почему   органическая    жизнь    должна
эволюционировать,  приспосабливаться к  нуждам Земли  и планет.  Подобным же
образом и Луну в течение одного периода  может  удовлетворять пища,  которую
доставляет ей органическая жизнь особого качества; но впоследствии наступает
время, когда она перестает удовлетворяться этой пищей, не может расти на ней
и начинает испытывать  голод. Органическая жизнь должна суметь удовлетворять
этот голод, иначе она не выполняет своих  функций, не  отвечает  своей цели.
Это означает,  что для того,  чтобы отвечать  своей цели, органическая жизнь
должна  эволюционировать  и стоять  на  уровне потребностей  Земли,  Луны  и
планет.

     "Мы  должны  помнить,  что  луч  творения  как   мы  его  понимаем,  от
Абсолютного до  Луны,  - подобен  ветви  дерева. растущей ветви.  Конец этой
ветви, откуда выходят  побеги, это Луна. Если  Луна  не растет, если  она не
дает и не обещает новых побегов, это означает или остановку роста всего луча
творения,  или  необходимость  для  него  найти  другой  путь своего  роста,
какой-то боковой отпрыск. В то же время  из  сказанного ранее мы видим,  что
рост  Луны зависит от  органической жизни  на  Земле.  Если эта органическая
жизнь  исчезнет или  умрет,  целая ветвь  засохнет, во всяком случае, та  ее
часть, которая  лежит за органической жизнью.  То же самое должно случиться,
только медленнее, если органическая жизнь приостановится в своем развитии, в
своей эволюции, если она не сумеет отвечать предъявляемым к ней требованиям.
Ветвь может засохнуть; об  этом следует  помнить. Для луча творения, скажем,
для его  части "Земля - Луна", предоставлена такая же возможность развития и
роста, какая предоставлена каждой ветви большого дерева. Но завершение этого
роста вовсе  не  гарантировано;  оно  зависит  от гармоничного и правильного
действия  его  собственных тканей. Если  развитие одной  ткани  прекратится,
прекратится развитие и  всех  других  тканей. Все, что можно сказать о  луче
творения  или  о  его  части  "Земля-Луна",  в  равной  мере  относится  и к
органической жизни  на Земле. Органическая  жизнь на  Земле  -  это  сложное
явление,  в  котором отдельные части  зависят  друг  от  друга.  Общий  рост
возможен  только  при условии, что растет  "конец  ветви".  Или,  точнее,  в
органической жизни существуют такие ткани, которые эволюционируют, и  ткани,
которые служат для этих эволюционирующих тканей  средой и пищей. Затем среди
эволюционирующих  тканей имеются эволюционирующие клетки  вместе с клетками,
которые служат им средой и пищей. В каждой отдельной эволюционирующей клетке
есть эволюционирующие части и части, которые служат им пищей. Но всегда и во
всем необходимо помнить, что эволюция не гарантирована, а лишь возможна, что
она в любое время и в любом месте может остановиться.

     "Эволюционирующей частью органической  жизни является человечество. И в
нем есть  своя  эволюционирующая часть.  Но об этом мы поговорим позже,  а в
настоящее  время мы рассмотрим человечество  как целое. Если человечество не
будет   развиваться,  это  будет  означать,  что  остановится  вся  эволюция
органической жизни,  а  это, в свою  очередь, вызовет остановку  роста  луча
творения.  Но  если  человечество  перестанет  развиваться,   оно  сделается
бесполезным с точки зрения  тех целей, для  которых оно было создано, и, как
таковое, может быть уничтожено. Таким образом, прекращение эволюции означает
уничтожение человечества.

     "Мы не  обладаем ключами  для  того,  чтобы  говорить,  в каком периоде
эволюции планет мы существуем  и  есть ли у Земли  и Луны время, чтобы ждать
соответствующей эволюции органической жизни. Но люди,  которые знают, могут,
конечно, иметь  об  этом точные сведения,  т.е. могут знать, на какой стадии
своей  возможной  эволюции находятся Земля,  Луна и  человечество. Мы  не  в
состоянии этого  знать;  однако нужно  иметь  в виду,  что  число  вариантов
никогда не бывает бесконечным.

     "Однако, рассматривая  жизнь  человечества как мы ее знаем исторически,
приходится  признать, что человечество движется внутри  какого-то  круга.  В
одном  столетии оно уничтожает все то,  что  создало  в другом; и прогресс в
области  механических  вещей за последний  век был достигнут  за счет потери
многих других, гораздо более важных вещей. Вообще говоря, есть все основания
думать и утверждать, что  человечество пребывает в застое, а отсюда - прямая
дорога  к  падению и  вырождению. Застой  означает, что процесс находится  в
состоянии равновесия. Появление какого-то одного свойства сейчас же вызывает
появление  другого,  ему  противоположного.  Рост  знания  в  одной  области
приводит   к  росту  невежества   в  другой;  утонченности   в  одной  сфере
противостоит  вульгарность в  другой;  свобода в  одном отношении  порождает
рабство в другом; исчезновение одних  суеверий сопровождает появление и рост
других - и так далее.

     "Если  мы  применим  теперь  закон  октав,  то   увидим,  что  процесс,
находящийся в равновесии и протекающий определенным образом, нельзя изменить
в любой момент, когда нам  этого хочется. Изменить его и направить по новому
пути  можно  лишь  на "перекрестках".  В промежутках  между  "перекрестками"
сделать  ничего нельзя. Но если процесс  проходит "перекресток" и  ничего не
происходит,  это  значит, что ничего не сделано; и  в этом случае не удастся
сделать  и впоследствии, так  что процесс будет  продолжаться  и развиваться
согласно механическим законам;  и даже если люди, принимающие участие в этом
процессе,  будут  предвидеть  неизбежную гибель всего,  они ничего не смогут
сделать. Повторяю,  сделать  нечто  можно  только  в  определенные  моменты,
которые я  только что  назвал "перекрестками" и которые в октава мы называем
"интервалами" - "ми-фа" и "си-до".

     "Конечно,  существует много людей,  которые  считают, что  человечество
идет не по тому пути,  по которому оно, на их взгляд, должно идти. И вот они
изобретают разные теории. которые, по их мнению, должны  изменить всю  жизнь
человечества. Один  придумывает одну  теорию,  другой немедленно  изобретает
противоположную, -  и  оба  ждут, что  все  им поверят. Многие действительно
верят первой или  второй  теории.  А  жизнь, естественно, идет  своим путем,
однако люди не перестают верить своим и чужим теориям, убежденные, что можно
что-то  сделать.  Все  эти  теории,  разумеется,  совершенно фантастичны,  в
основном,  потому,  что  не  принимают  в  расчет  главного,  а  именно  той
подчиненной  роли,   которую  играют  в  мировом  процессе  человечество   и
органическая  жизнь.  Интеллектуальные   теории   ставят  человека  в  центр
мироздания, для человека существуют и Солнце, и звезды, и Луна, и Земля. Они
забывают даже об относительных размерах человека, о его  ничтожестве, о  его
преходящем  существовании и обо  всем прочем.  Они уверяют,  что человек при
желании  способен  изменить   всю  свою  жизнь,  т.е.  организовать  ее   на
рациональных началах. Той дело появляются новые и новые теории, вызывая в то
же  время противоположные. Все эти теории и борьба между ними, несомненно, и
есть одна  из  тех сил,  которые  удерживают  человечество  в  его  нынешнем
положении. К тому же распространенные ныне теории всеобщего благосостояния и
всеобщего  равенства  не   только  неосуществимы,  но.  и   сам  процесс  их
осуществления оказался бы роковым. Все в природе имеет свою цель  и задачу -
как  страдания   людей,  так  и  их  неравенство.   Уничтожение  неравенства
уничтожило бы саму возможность эволюции; уничтожение страданий  означало бы,
во-первых, уничтожение целого  множества восприятий, для  которых существует
человек, во-вторых,  уничтожение "толчка",  т.е.  силы, которая одна лишь  и
способна  изменить  положение.  И так обстоит  дело  со  всеми рациональными
теориями.

     "Процесс  эволюции, той эволюции,  которая возможна для  человечества в
целом,   совершенно    аналогичен   процессу   эволюции,    возможной   для-
индивидуального человека.  И  начинается она с того же, а  именно: некоторая
группа клеток постепенно становится сознательной, а затем  привлекает к себе
другие  клетки, подчиняет их и мало-помалу заставляет весь организм  служить
своим  целям, а не просто еде, питью и сну. Вот это и есть эволюциями другой
эволюции  не  бывает.  В человечестве,  как  и  в  отдельном  человеке,  все
начинается  с  формирования сознательного ядра. Все  механические силы жизни
сопротивляются  формированию этого  сознательного  ядра в  человеке, подобно
тому как в человеке  все механические привычки, вкусы  и  слабости сражаются
против сознательного вспоминания себя."

     - Можно ли сказать, что существует сознательная сила, которая борется с
эволюцией человечества? - спросил я.

     - С известной точки зрения, можно, - ответил Гурджиев.

     Я  привожу  эти слова  из-за  их  кажущегося  противоречия  с  тем, что
Гурджиев говорил раньше: что в мире  существуют лишь  две противоборствующие
силы - "сознательность" и "механичность".

     - Откуда происходит эта сила? - спросил я.

     - Объяснение потребовало бы много времени, и в настоящее время  это  не
имеет для нас  практического значения, сказал Гурджиев. - Есть два процесса,
которые  иногда  называют  "эволюционным" и "инволюционным". Различие  между
ними следующее:  инволюционный процесс  начинается сознательно в Абсолютном:
но  уже на следующей ступени  становится механичным, и по мере его  развития
механичность возрастает. Эволюционный же процесс начинается полусознательно:
однако по мере  развития  становится  все более и  более сознательным. Но  в
некоторые  моменты  инволюционного  процесса  могут  возникнуть  сознание  и
сознательность,  противодействующие  процессу эволюции. Откуда  берется  это
сознание?  Конечно,  из  эволюционного процесса. Эволюционный процесс должен
протекать без помех. Любая остановка  вызывает  отрыв от основного процесса.
Такие  отдельные обрывки сознания, которые  остановились  в своем  развитии,
могут  объединяться  и,  во всяком случае, некоторое время жить и бороться с
эволюционным процессом. В конце  концов, все это делает эволюционный процесс
более  интересным.  Вместо  борьбы  с механическими  силами, в  определенные
моменты   может   возникнуть   борьба   с   сознательным    противодействием
могущественных сил, хотя, конечно, их нельзя сравнить с теми силами, которые
направляют эволюционный  процесс.  Эти противодействующие силы  могут иногда
даже победить, и вот по какой причине: силы, руководящие эволюцией, обладают
более ограниченным выбором  средств; они могут использовать только некоторые
средства и методы. А  противодействующие силы не ограничены в выборе средств
и  могут воспользоваться  любыми  способами,  в  том  числе такими,  которые
приводят к временному успеху, а  в конечном итоге уничтожают в данном пункте
как эволюцию, так и инволюций.

     "Но,  как  я уже  сказал, этот вопрос  не имеет для  нас  практического
значения.  Нам важно  лишь установить признаки  начинающейся  и  протекающей
эволюции.  И  если  мы  вспомним  о полной  аналогии  между человечеством  и
человеком, нам нетрудно будет решить, эволюционирует ли человечество.

     "Можем  ли  мы,  например,  сказать,  что  жизнь   управляется  группой
сознательных  людей? Где они? И кто они? Мы видим как раз  обратное;  жизнью
управляют  наименее сознательные  люди,  такие  люди.  которые  глубже  всех
погружены в сон.

     "Можем ли мы сказать, что наблюдаем в жизни  преобладание самых лучших,
самых  сильных  и  самых  храбрых?  Ничего  подобного!  Наоборот,  мы  видим
преобладание всех видов вульгарности и глупости.

     "Можем  ли мы сказать, что в жизни наблюдается стремление к единству, к
единению? Конечно, нет. Мы видим лишь новые разделения, новую  вражду, новое
непонимание.

     "Таким  образом,  в  нынешнем положении  человечества  нет ничего,  что
указывало  бы  на протекающую  эволюцию.  Напротив, сравнивая человечество с
человеком, мы  обнаружим  рост личности  за  счет роста сущности,  т.е. рост
искусственного,  нереального,  чуждого  за  счет  естественного,  реального,
собственного.

     "Вместе с этим, мы наблюдаем нарастание автоматичности.

     "Для современной  культуры требуются автоматы. И  люди явно  утрачивают
приобретенные ими привычки к независимости, превращаются в автоматы, в части
машины. Невозможно сказать, где конец всему этому, где выход, есть ли вообще
выход. Одно не вызывает сомнений: рабство человека возрастает и усиливается.
Человек делается добровольным  рабом.  Он  более  не нуждается в  цепях,  он
начинает любить  свое рабство и  гордиться им. И это -  самое  страшное, что
может с ним произойти.

     "Все  сказанное относится к  человечеству  в целом.  Но, Как я указывал
раньше, эволюция человечества  может  происходить  только благодаря эволюции
некоторой группы,  которая поведет за собой остальное человечество, повлияет
на него.

     "Можно  ли  сказать,  что такая  группа  существует?  Пожалуй,  да,  на
основании  некоторых  признаков: но  пока нам приходится  признать,  что это
очень небольшая группа, недостаточная для того,  чтобы  подчинить  остальную
часть  человечества.  Или,  с  другой   точки  зрения,  можно  сказать,  что
человечество пребывает  в  таком состоянии,  когда  оно  неспособно  принять
руководство сознательной группы."

     - Сколько человек в этой сознательной группе? - спросил кто-то.

     - Только они сами знают это, - сказал Гурджиев.

     -  Значит ли  это,  что все они  знают  друг  друга? -  спросил тот  же
человек.

     -  А  как же иначе?  - спросил Гурджиев. -  Вообразите, что среди толпы
спящих двое  или трое бодрствуют. Конечно, они узнают друг друга.  А те, кто
спят, не смогут их узнать. Сколько их? Мы не знаем и  не сможем узнать, пока
не станем  такими, как они. Раньше было  ясно сказано,  что  каждый  человек
видит на уровне своего бытия. Однако двести сознательных людей, если бы  они
нашли это необходимым и законным, могли бы изменить  всю  жизнь на Земле. Но
или  их еще мало, или они не хотят этого, или  для этого не пришло время:  а
может быть и так, что другие люди спят слишком крепко.

     Мы подошли к проблемам эзотеризма.

     - Ранее,  когда мы говорили об истории  человечества, было указано, что
жизнь   человечества,   к  которому  мы  принадлежим,  управляется   силами,
исходящими из  двух источников:  во-первых,  это  влияния  планет, полностью
механичные  и воспринимаемые как  массами людей, так и отдельными индивидами
совершенно  невольно  и  бессознательно:  во-вторых.  из  внутренних  кругов
человечества,  о  существовании и значении  которых большинство человечества
даже не подозревает, как не подозревает оно и о влиянии планет.

     "Человечество,  к которому  мы  принадлежим,  т.е. все  историческое  и
доисторическое  человечество, известное науке и цивилизации, составляет лишь
внешний круг человечества, внутри которого существует еще несколько кругов.

     "Таким образом, мы можем представить себе.  что все  человечество,  как
известное   нам,  так   и   неизвестное,  состоит   как  бы   из  нескольких
концентрических кругов.

     "Внутренний  круг  называется  "эзотерическим".  Он  состоит из  людей,
которые  достигли  высочайшего  уровня  развития:  каждый  из  них  обладает
индивидуальностью в  самой полной степени, т.е.  неделимым Я, всеми  формами
сознания, возможными для человека, полным управлением  состояниями сознания,
всецелым знанием, доступным человеку,  свободной и независимой волей. Они не
могут  производить  действия,  противоречащие  их  пониманию,  или  обладать
пониманием, которое не проявляется в действиях. Вместе с тем, среди них  нет
разногласий,  нет  различий  в  понимании.  Поэтому  их  деятельность вполне
согласована и ведет к общей цели без всякого  принуждения: ибо она  основана
на одинаковом понимании.

     "Следующий круг называется "мезотерическим", или средним. Люди, которые
принадлежат  к  этому  кругу, обладают  всеми  качествами, присущими  членам
эзотерического круга: единственная  разница здесь в том, что их знание имеет
более  теоретический характер. Это, конечно, относится к знанию космического
масштаба. Они  знают и понимают многое такое,  что не находит выражения в их
действиях; они знают дольше, чем делают. Но их понимание столь же точно, как
и  понимание  членов эзотерического  круга:  поэтому оно совпадает с ним.  И
между ними. также нет разногласия, нет непонимания. Один из них понимает так
же,  как понимают  все, и все  понимают  так же, как  и один. Но,  как  было
сказано ранее, их понимание, по сравнению с пониманием эзотерического круга,
более теоретично.

     "Третий  круг называется "экзотерическим", т.е. внешним, и представляет
собой внешний  круг  внутренней части  человечества.  Принадлежащие  к этому
кругу  обладают  многими  особенностями,  свойственными  людям,  входящим  в
эзотерический и мезотерический круги; ни  их космические знания носят  более
философский  характер,  т.е. более  абстрактны,  чем  знания мезотерического
круга;  член мезотерического круга  вычисляет, а член экзотерического  круга
созерцает. Их  понимание не выражается в действиях;  но и в их понимании нет
различий: что понимает один, понимают и все остальные.

     "В  литературе, которая признает существование эзотеризма, человечество
обычно   делится   только   на   два  круга:  "экзотерическим"   кругом,   в
противоположность "эзотерическому", называют обычную  жизнь.  На самом деле,
как мы видим, "экзотерический круг" - нечто от нас далекое и весьма высокое.
Для обычного человека это уже что-то "эзотерическое".

     "Внешний  круг"  -  это  круг механического  человечества,  к  которому
принадлежим  и мы  и  который  только и  знаем. Первый  признак  этого круга
заключается  в том, что среди принадлежащих к нему людей нет и не может быть
общего понимания; каждый понимает по-своему, и все понимают по-разному. Этот
круг называют иногда кругом "смешения языков", т.е. кругом, в котором каждый
говорит на  своем  собственном языке, где никто  не понимает друг друга и не
старается,  чтобы  его  поняли.  В этом  круге взаимопонимание между  людьми
невозможно,  кроме редких, исключительных моментов или предметов, не имеющих
особого  значения  и  не выходящих  за  пределы  данного бытия.  Если  люди,
принадлежащие  к  этому  кругу, осознают это  отсутствие общего  понимания и
обретают  стремление понять  и быть понятыми,  тогда  это означает, что  они
обладают неосознанным стремлением  ко внутреннему кругу, ибо взаимопонимание
начинается  в  экзотерическом круге и  возможно только там. Однако осознание
отсутствия понимания обычно приходит к людям в совсем иной форме.

     "Итак,  возможность  понять  нечто  зависит   у  людей  от  возможности
проникнуть в экзотерический круг, где начинается понимание.

     "Если представить человечество  в виде четырех  концентрических кругов,
то можно  вообразить  на  окружности  третьего круга четыре  входа в  третий
внутренний круг; через них могут  проходить люди механического круга. "Входы
соответствуют четырем описанным ранее путям. "Первый путь - это путь факира,
путь     человека     номер     один,     человека     физического     тела,
инстинктивно-двигательно-чувственного  человека без особого  развития  ума и
сердца. "Второй путь  - это  путь монаха,  религиозный  путь,  путь человека
номер два, с преобладанием эмоций. Ум и тело не должны быть слишком сильны.

     "Третий  путь - это путь  йогина,  путь  ума, путь человека  номер три.
Сердце  и  тело  не  должны   быть  слишком   сильными,   иначе  они  станут
препятствиями на этом пути.

     "Кроме этих трех  путей  существует еще  и четвертый для тех, кто  не в
состоянии идти ни одним из первых трех путей.

     "Фундаментальное  различие  между  первыми  тремя  путями  (т.е. путями
факира,  монаха  и  йогина),  с  одной  стороны,  и   четвертым,  с  другой,
заключается в  том,  что  первые  три  пути связаны с  постоянными формами и
общественными  институтами,  которые  на  протяжении   долгих   исторических
периодов почти не менялись.  В основании этих институтов лежит религия. Там,
где  существуют  школы  йоги,  они  по  внешности  почти  не  отличаются  от
религиозных школ. В  различные периоды истории в разных странах существовали
и продолжают существовать всевозможные общества или  ордена факиров. Эти три
традиционные  пути  суть  постоянные пути,  ограниченные нашим  историческим
периодом.

     "Две-три  тысячи  лет   назад  существовали  и  другие  пути,  ныне  не
существующие; а  те,  которые  существуют сейчас,  не были  так  разделены и
примыкали друг к другу значительно ближе.

     "Четвертый путь  отличается  от  старых  и новых  путей тем, что  он не
бывает постоянным. Он не имеет  постоянных форм, с ним не связаны какие-либо
общественные  институты.  Он  возникает  и  исчезает,   управляемый   своими
собственными законами.

     "Четвертый путь невозможен без  какой-то работы определенного значения,
без  какого-то начинания,  вокруг  которого и в связи  с которым он только и
существует.  Когда эта  работа  окончена, т.е. Доставленная цель достигнута,
четвертый путь исчезает,  т.е. исчезает в данном  месте, исчезает  в  данной
форме,  продолжаясь,  может быть,  в другом  месте и в другой  форме.  Школы
четвертого пути  существуют  для  нужд работы, которая проводится  в связи с
такого рода начинаниями, и никогда не существуют сами по себе, как школы для
целей воспитания и обучения.

     "В  любой  работе четвертого  пути  невозможно  требовать  механической
помощи.  Во  всех  начинаниях  четвертого пути  полезной оказывается  только
сознательная работа. Механический  человек  не  может выполнять сознательную
работу,  так что  первая задача  людей,  начинающих  такую работу,  создание
сознательных помощников.

     "Сама работа  школ четвертого  пути может  иметь  очень  много  форм  и
значений.  В  обычных  условиях единственным шансом найти "путь" оказывается
возможность встречи с началом такого рода работы.

     "Но  возможность встречи  с работой, равно  как  и  использование  этой
возможности, зависит от многих обстоятельств и условий.

     "Чем  скорее  человек уловит смысл  выполняемой  работы, тем скорее  он
станет полезным для нее и тем больше получит от нее сам.

     "Но какой бы ни была главная цель работы, школы продолжают существовать
лишь до тех  пор, пока  эта работа продолжается.  Когда она закончена, школы
закрываются.  Люди,  которые  начали  работу,  покидают  сцену;  а  те,  кто
научились   от  них   всему,  чему  можно   научиться,  и   способны  теперь
самостоятельно продолжать путь, начинают в той или иной форме личную работу.

     "Но иногда  случается так, что, когда закрывается школа, остается много
людей,   находившихся  около   работы,  наблюдавших  внешний  ее  аспект   и
воспринявших всю работу в этом внешнем аспекте.

     "Не сомневаясь ни  в  самих  себе,  ни в  правильности своих  выводов и
своего понимания, они решают продолжать работу. Для этого они  создают новые
школы, учат людей  тому, чему научились сами и дают им те  обещания, которые
когда-то получили. Естественно, все это остается только внешним подражанием.
Однако,  оглядываясь  на  историю,  мы  почти   неспособны  распознать,  где
кончается подлинная  работа  и где начинается подражание. Собственно говоря,
почти все, что мы знаем о разнообразных оккультных, масонских и алхимических
школах,  относится к  такому подражанию.  Мы  практически ничего не  знаем о
подлинных школах, за исключением результатов их работы;  да и  это  возможно
лишь  тогда,  когда мы  способны  отличить результаты  настоящей  работы  от
подражания и видимости.

     "Но и подобные псевдо-оккультные системы играют  свою роль  в  работе и
деятельности эзотерических кругов.  А именно: они служат  посредниками между
человечеством,   погруженным   в   материалистическую  жизнь,   и   школами,
заинтересованными  в  обучении  определенного  числа  людей  как  для  целей
собственного существования, так и для работы космического характера, которую
они могут выполнять.  Сама идея эзотеризма, идея посвящения,  в  большинстве
случаев доходит до людей  через псевдо-эзотерические системы и школы; и если
бы  таких  псевдо-эзотерических школ не  существовало, огромное  большинство
человечества не имело  бы  возможности  услышать или  узнать о существовании
чего-то  большего,  чем  жизнь,  ибо  истина  в  ее  чистой  форме  для  них
недоступна.  В  силу  многих  характерных  свойств  человеческого  бытия,  и
особенно современного бытия, истина может прийти к людям  только в форме лжи
- они способны переварить и усвоить ее только в этой форме.

     "Кроме того, в псевдо-эзотерических  движениях, в церковных религиях, в
оккультных и теософских школах  иногда можно найти зерна истины в неизменной
форме. Они могут быть сохранены в писаниях, ритуалах, традициях, понятиях об
иерархии, в их догмах и правилах.

     "Эзотерические (а не псевдо-эзотерические)  школы, которые существуют в
некоторых странах Востока, найти трудно, ибо они пребывают  там под покровом
обычных  монастырей и  храмов. Тибетские монастыри нередко построены в форме
четырех  концентрических  кругов,  или  дворов,  отделенных  друг  от  друга
высокими  стенами.  По  такому  же  плану  построены   индийские  храмы,   в
особенности храмы южной Индии, - но  только  в форме квадратов - один внутри
другого. Верующие  обычно  имеют доступ в первый,  внешний двор. иногда, как
исключение,  туда. допускаются  лица другой религии  и  европейцы; доступ во
второй двор открыт  лишь для  лиц определенной касты или для  тех, кто имеет
особое  разрешение;  в  третий двор допускаются только служители храма, а  в
четвертый - лишь брахманы и  священнослужители.  Организации подобного рода,
существующие почти повсюду, позволяют эзотерическим школам существовать  без
того,  чтобы их узнали. Из дюжины монастырей  один представляет собой школу.
Но  как  распознать  ее? Даже  проникнув  внутрь, вы окажетесь лишь в первом
дворе; во второй имеют доступ только ученики. Но об этом вы и не знаете; вам
говорят, что они принадлежат к особой касте. О том, что касается  третьего и
четвертого  двора, вы  ничего узнать  не в состоянии. Такой же порядок можно
наблюдать практически во всех храмах; самостоятельно вы не  сумеете отличить
эзотерический храм или монастырь от обыкновенного.

     "Идея  посвящения,  которая доходит до  нас  через  псевдоэзотерические
системы,  также передана  в совершенно неверной форме.  Легенды,  касающиеся
внешних  обрядов  посвящения,  составлены из  обрывков  сведений  о  древних
мистериях, которыми мы располагаем. Мистерии представляли собой особого рода
путь, где наряду с трудным и продолжительным  обучением давались специальные
театральные  представления,  изображавшие  в аллегорической форме весь  путь
эволюции человека и мира.

     "Переходы с  одного  уровня  бытия на другой  отмечались  особого  рода
церемониями признания, т.е. посвящениями. Но  само изменение бытия не  может
быть вызвано каким-то обрядом. Обряды лишь отмечают совершившийся переход. И
только в псевдо-эзотерических системах, которые не имеют  ничего, кроме этих
обрядов, им приписывают самостоятельное значение. Предполагается, что обряд,
преображенный в таинство, передает или сообщает посвященному некоторые силы.
Это опять-таки указывает на психологию подражательного пути. Нет и  не может
быть  никакого  внешнего посвящения.  В  действительности  существует только
самопосвящение,  самопризвание.  Системы  и школы  могут указывать методы  и
пути; но  никакая  система  и никакая  школа  не  в  состоянии  выполнить за
человека  ту  работу,  которую  он  должен  сделать  сам.  Внутренний  рост.
изменение бытия целиком зависят от работы, которую человек должен произвести
над самим собой."

ГЛАВА 16

     Исторические  события  зимы  1916-1917  гг.  -  Система  Гурджиева  как
руководство в  лабиринте  противоречий, или "Ноев ковчег".  - Сознательность
материи. - Степени ее разумности. -  Машины из трех,  двух  и одной  частей.
Человек состоит  из  человека,  овцы  и  червя. -  Классификация всех  живых
существ по трем признакам: что они едят, чем дышат, в  какой среде  живут. -
Возможность изменения  пищи человека. - "Диаграмма всего живого". - Гурджиев
последний раз  покидает Петербург. - Интересное  событие: "преображение" или
"пластика"? -  Впечатления журналиста о  Гурджиеве. - Падение Николая II.  -
"Конец  русской истории". -  Планы выезда из России. - Весть от Гурджиева. -
Продолжение работы в Москве. - Дальнейшее изучение диаграмм и идеи космосов.
- Развитие идеи о том, что "время - это дыхание". - Ее отношение к человеку,
Земле, Солнцу,  крупным и мелким клеткам.  - Построение "таблицы времени"  в
разных космосах. - Три космоса, взятые  вместе, включают в  себя все  законы
вселенной. - Применение идеи  космосов к внутренним процессам в человеческом
организме.  -  Жизнь  молекул  и  электронов. -  Меры  времени  в  различных
космосах.  -  Применение  формулы  Минковского.  -  Отношение  разных  видов
"времени"  к  центрам  человеческого тела.  -  Отношение к  высшим  центрам.
"Космические  отношения  времени" в  гностической и  индийской литературе. -
"Если  хотите  отдохнуть,   приезжайте  ко  мне".  Поездка  к  Гурджиеву   в
Александрополь. - Как укрепить чувство  "я"? - Кратковременное возвращение в
Москву и Петербург. - Послание тамошним  группам. - Возвращение в Пятигорск.
- Группа из двенадцати человек собралась в Ессентуках.
 
 

     К этому времени, т.е. к ноябрю 1916 года, положение дел в России начало
принимать  весьма  мрачный характер.  До  тех  пор  мы,  во  всяком  случае,
большинство из нас, каким-то чудом сохраняли здравое отношение к "событиям".
Теперь же "события" подступали  все ближе и ближе к нам, затрагивали каждого
из нас лично, и мы более не могли не замечать их.

     В мою задачу никоим  образом не входит описание или  анализ  того,  что
происходило.  Вместе с тем.  это столь значительный  период,  что  полностью
избежать  каких-либо   упоминаний  о  том,  что   совершалось   вокруг  нас,
невозможно;  иначе пришлось  бы допустить, что  я ослеп и оглох. Кроме того,
вряд ли  что  могло дать  такой  материал для  изучения "механичности" (т.е.
полного и совершенного отсутствия  какого бы  то ни было элемента воли), как
наблюдение  событий  этого  периода.  Некоторые из  них казались  или  могли
казаться зависящими от  чьей-то воли; но даже  это  было  иллюзией; на самом
деле никогда еще не  было так  очевидно, что все случается, что никто ничего
не делает.

     Во-первых, каждому, кто мог и хотел видеть, было ясно, что война идет к
концу,  что  она  кончается  сама  по  себе  в  силу  глубокого  внутреннего
утомления,  в  силу  хотя и неясного,  но  прочно  укоренившегося  осознания
бессмысленности всего этого  ужаса.  Теперь  никто не  верил  ничьим словам.
Любого рода попытки гальванизировать войну не могли ни к чему привести. В то
же время нельзя было  ничего  остановить,  и все разговоры  о  необходимости
продолжать   войну  или   прекратить  ее  просто   указывали   на   бессилие
человеческого  ума,  на  его  неспособность понять даже свою  беспомощность.
Во-вторых,  было ясно, что близится крах. Было  также очевидно, что никто не
способен  ничего  остановить,  предотвратить  события или  направить  их  по
безопасному руслу. Все совершалось единственно возможным способом и не могло
совершаться   иначе.   В   то   время   меня   особенно   поражала   позиция
профессиональных  политиков  левого  направления,  которые  до  того  играли
пассивную роль, а теперь готовились перейти к активной. Выражаясь точно, они
оказались самыми  слепыми, самыми  неподготовленными и неспособными  понять,
что они действительно делают, куда идут, что готовят - даже для самих себя.

     Я  так  хорошо помню Петербург в  последнюю зиму его жизни. Кто  же мог
думать,  даже предполагая самое худшее, что это была его  последняя зима? Но
слишком многие ненавидели этот город и боялись его, и дни его были сочтены.

     Наши  встречи  продолжались.  В  течение  последних месяцев  1916  года
Гурджиев не приезжал  в Петербург, но несколько членов нашей группы ездили в
Москву  и привезли оттуда  новые  диаграммы  и  некоторые записи,  сделанные
учениками Гурджиева по его указаниям.

     В  это время в наших группах появилось  много новых людей; и хотя  было
ясно,  что  все  должно  прийти  к  какому-то  неизвестному  концу,  система
Гурджиева давала нам определенное  чувство  уверенности  и безопасности.  Мы
часто говорили о том, как  бы мы  чувствовали себя среди всего  этого хаоса,
если   бы   не   имели  системы,  которая   все  более   становилась   нашей
собственностью. Мы не могли и представить себе, как жить без нее и как найти
путь в лабиринте всех существующих противоречий.

     Этот период отмечает начало бесед о Ноевом ковчеге. Я всегда считал миф
о Ноевом  ковчеге эзотерической аллегорией.  Теперь же многие  члены  нашего
сообщества начали  понимать, что этот миф не просто  является аллегорическим
выражением  общих  идей эзотеризма,  но  и  представляет  собой  план  любой
эзотерической работы, включая  нашу. Сама система была "ковчегом", в котором
мы надеялись спастись во время "потопа".
 
 

     Гурджиев  приехал  лишь в  начале февраля 1917 года. На одной из первых
бесед он показал нам  все,  о  чем до  сих пор  говорил, с совершенно  новой
стороны.

     - До сих пор, - сказал он, - мы смотрели на "таблицу форм водорода" как
на таблицу вибраций, или таблицу плотности  материи, которая  стоит к ним  в
обратном отношении. Теперь мы должны подумать над тем, что плотность материи
и плотность ее вибраций выражают многие другие ее свойства. Например, до сих
пор мы  ничего не  говорили о  разумности или сознательности  материи. Между
тем,  скорость вибрации материи показывает  степень  разумности  данного  ее
вида.   Вы   должны  помнить,   что   в  природе  нет   ничего   мертвого  и
неодушевленного. Все по-своему живо и  сознательно, все разумно. Только  эта
сознательность и разумность выражается  по-разному на  разных уровнях бытия,
т.е.  в  разных  масштабах. Но вам  необходимо понять раз  и навсегда, что в
природе  нет ничего  мертвого  и  неодушевленного;  просто существуют разные
степени одушевленности и разные масштабы.

     "Таблица форм водорода", которой  пользуются  для определения плотности
материи  и скорости  ее вибраций, служит в то  же  время  и  для определения
степени ее  разумности и  сознательности, потому что степень  сознательности
соответствует степени плотности,  или  скорости  вибраций. Это означает, что
чем плотнее  материя, тем  менее она сознательна  и  менее  разумна.  И  чем
плотнее вибрации, тем более сознательна и разумна материя.

     "Подлинно мертвая материя начинается там, где прекращаются вибрации. Но
при  обычных  условиях на  поверхности Земли  не  стоит и  думать  о мертвой
материи. И наука не в состоянии создать  ее. Вся  материя, которую мы знаем,
это живая материя; и она по-своему разумна.

     "Определяя   степень  плотности   материи,  "таблица   форм   водорода"
определяет  также и степень ее разумности. Это значит, что, сравнивая друг с
другом формы материи, занимающие различные места  в "таблице форм водорода",
мы определяем не только их плотность, но и разумность. И мы можем сказать не
только  о  том,  во сколько раз этот  или другой  вид "водорода" плотнее или
легче других, но и во сколько раз один вид "водорода" разумнее других.

     "Применение "таблицы  форм  водорода" для  определения  разных  свойств
вещей и живых существ, состоящих из многих видов "водорода", основано на том
принципе, что в каждом живом  существе и  в каждой вещи имеется определенный
вид "водорода", составляющий центр  ее тяжести;  это, так  сказать, "средний
водород"  из  всех форм  "водорода", составляющих данное существо или  вещь.
Чтобы научиться  находить  этот средний  водород, поговорим сначала  о живых
существах. Необходимо узнавать уровень бытия данного существа. Уровень бытия
определяется  в первую очередь  числом "отделений" в машину. До  сих  пор мы
говорили  только  о  человеке  и  принимали  его  за  некоторую  трехэтажную
структуру. Мы не можем говорить о животных и о  человеке  одновременно,  так
как  животные  коренным  образом отличаются  от человека.  Высшие  животные,
которых  мы  знаем, состоят  из  двух  этажей, а низшие - всего  из одного."
Гурджиев начертил чертеж:

     ЧЕЛОВЕК  ЗДДДДДДД© ¦ ¦ ОВЦА ЦДДДДДДД¦ ЗДДДДДДД© ¦ ¦ ¦
ЦДДДДДДД¦ ЗДДДДДДД© ¦ ¦ ¦ ¦ ¦

     "Человек состоит из трех этажей, овца - из двух, червь из одного.

     "Нижний  и средний этажи человека,  так  сказать,  эквивалентны овце, а
один  нижний  -  червю,  что  позволяет  говорить,  что  человек состоит  из
человека,  овцы  и  червя,  а  .овца -  из овцы и червя. Человек  -  сложное
существо;  уровень его бытия определяется  уровнем бытия существ, из которых
он  состоит.  Овца  и  червь  могут  играть  в  человеке  более   или  менее
значительную роль. Так, червь играет главную  роль в человеке  номер один; в
человеке номер два главную роль играет овца; в человеке номер три - человек.
Но все эти определения имеют смысл только в индивидуальных случаях. В целом,
"человек" определяется центром тяжести среднего этажа.

     "Центр тяжести среднего этажа человека - это "водород 96". "Разумность"
"водорода 96" определяет и среднюю "разумность" "человека", т.е. физического
тела  человека. Центром  тяжести  "астрального  тела"  будет  "водород  48".
Центром  тяжести  третьего  тела  будет  "водород  24",  а  центром  тяжести
четвертого - "водород 12".

     "Если вы  помните  диаграмму четырех  тел человека,  которая была  дана
раньше и в которой  были показаны  формы "среднего водорода" верхнего этажа,
вам легче будет понять то, что я говорю сейчас."

     Гурджиев начертил диаграмму:

     ------+-----+-----+-----
       48  |  24 |  12 | 6
     ------+-----+-----+-----
       96  |  48 |  24 | 12
     ------+-----+-----+-----
      192  |  96 |  48 | 24
     ------+-----+-----+-----

     "Центр  тяжести верхнего этажа содержит только один вид "водорода" выше
центра тяжести  среднего  этажа;  а центр тяжести среднего этажа - один  вид
"водорода" выше нижнего этажа.

     "Но, как я  уже  сказал,  чтобы  определить  уровень  бытия  при помощи
"таблицы форм водорода", берут обычно средний этаж.

     "Пользуясь  этим как  отправным пунктом,  можно решить, например, такую
задачу:

     "Предположим, что Иисус Христос - это человек  номер восемь; во сколько
раз Иисус Христос разумнее стола?

     "Стол не  имеет  этажей.  Он  целиком лежит  между "водородом  1536"  и
"водородом 3072", согласно третьей  шкале  "таблицы форм  водорода". Человек
номер восемь - это "водород  6", таков центр тяжести среднего этажа человека
номер восемь.  Если мы сумеем вычислить, во сколько раз "водород 6" разумнее
"водорода 1536",  мы узнаем,  во сколько раз человек  номер  восемь разумнее
стола.  Но  в этой  связи  надо  помнить,  что  "разумность" определяется не
плотностью материи,  а  плотностью  вибраций.  Плотность  вибраций,  однако,
возрастает не путем удвоения, как в октавах "водорода", а в иной прогрессии,
которая во много раз превышает первую. Если  бы вы знали  точный коэффициент
этого увеличения, вы смогли бы решить данную  задачу. Я  хочу  лишь показать
вам, что какой бы странной эта задача ни казалась, ее можно решить.

     "Частично  в  связи с  тем,  что  я  только  что  сказал,  настоятельно
необходимо,  чтобы  вы  поняли  принципы  классификации и определения  живых
существ   с   космической   точки  зрения,  на  основании  их   космического
существования. В  обычной науке классификация проводится  на основе  внешних
признаков: кости, зубы, функции; млекопитающие, позвоночные, хордовые  и так
далее.  В  точном  знании  классификация  производится   в   соответствии  с
космическими признаками. фактически, эти признаки являются точными, одними и
теми  же для всех живых существ, и это  позволяет нам установить класс и вид
разумного  существа  с  высочайшей  точностью  как  по  отношению  к  другим
существам, так и к его собственному месту во вселенной.

     "Эти признаки  - черты бытия.  Космический  уровень бытия любого живого
существа определяется:

     во-первых, тем, что это существо ест;
     во-вторых, тем, чем оно дышит;
     в-третьих, средой, в которой оно живет.

     "Таковы три космические признака бытия.

     "Возьмем,  к  примеру,  человека. Он  питается "водородом  768",  дышит
"водородом  192" и живет в  "водороде 192". Другого, подобного ему существа,
на  нашей  планете нет, хотя есть существа  выше  его.  Такие  животные, как
собака, кошка  и  т.п., могут  питаться "водородом  768",  но могут  и более
низким видом "водорода" - не  768, а приближающимся к 1536; такого рода пища
для человека  невозможна. Пчела питается "водородом" гораздо выше 768,  даже
выше 384, но  она живет в  улье, в такой атмосфере,  где  человек  не мог бы
жить.  С внешней точки зрения, человек  -  это животное: но  животное совсем
иного порядка по сравнению с остальными животными.

     "Возьмем другой пример -  мучного червя. Он питается мукой, "водородом"
гораздо  более грубым,  чем "водород  768",  потому  что червь  может  жить,
питаясь  и  гнилой  мукой.  Скажем,  это  будет  "водород  1536".  Он  дышит
"водородом 192" и живет в "водороде 1536".

     "Рыба  питается  "водородом  1536",  живет  в  "водороде 384"  и  дышит
"водородом 192". Дерево питается "водородом 1536", дышит частично "водородом
192" и частично "водородом 96" и живет  частью в  "водороде 192" и  частью в
"водороде 3072" (в почве).

     "Если   вы  продолжите  эти  определения,  вы  обнаружите,  что,  столь
несложные на первый  взгляд, они позволяют установить самые  тонкие различия
между классами живых существ,  особенно  если помнить,  что виды "водорода",
которые  мы  берем  октавами,  представляют  собой  очень  широкие  понятия.
Например, собака, рыба и мучной червь  у нас  питаются "водородом 1536", под
которым подразумеваем вещества органического  происхождения, непригодные для
питания  человека. Если  мы  поймем, что эти вещества в  свою  очередь можно
разделить  на  определенные  классы, то  увидим,  что возможны  очень тонкие
определения. Совершенно так же обстоит дело с воздухом и жизненной средой,

     "Эти  космические  черты  бытия  немедленно связываются  с определением
разумности согласно "таблице форм водорода".

     "Разумность материи  определяется тем  существом,  которому  она  может
служить  пищей. Например, что более  разумно  с  этой точки  зрения  - сырой
картофель или жареный?  Сырой  картофель  служит  пищей  свиньям, а  жареный
картофель - человеку. Значит, жареный картофель более разумен, чем сырой.

     "Если  эти  принципы  классификации  и определения  понимать правильно,
многое становится ясным и  понятным. Ни  одно живое существо  не способно по
своей  воле изменить пищу, которой  питается,  равно  как  и воздух, которым
дышит,  или среду,  в  которой живет.  Космический порядок  любого  существа
определяет его пищу, воздух и среду обитания.

     "Когда  мы ранее  говорили  об октавах пищи в  трехэтажной фабрике,  мы
видели, что все  более тонкие формы "водорода",  необходимые для работы, для
роста и эволюции организма, возникают из трех видов пищи, а именно: из  пищи
в строгом смысле слова, т.е. из еды и питья, из воздуха, которым мы дышим, и
из впечатлений. Предположим теперь, что мы смогли бы  улучшить качество пищи
и воздуха, скажем,  питаться "водородом 384"  вместо "водорода 768" и дышать
"водородом 96" вместо "водорода 192". Насколько проще и легче  было бы тогда
производить  тонкие  виды  материи  в  организме! Но все дело в том, что это
невозможно. Организм приспособлен к преобразованию  именно этих  грубых форм
материи  в тонкие,  и если вы дадите  ему  более  тонкие виды материи вместо
грубых, он не сможет преобразовать их  и  очень скоро умрет. Нельзя изменить
ни  воздух, ни  пищу.  Но  впечатления,  т.е.  качество  доступных  человеку
впечатлений,  не подчинены  какому-либо  космическому закону.  Человек не  в
состоянии улучшить пищу и  воздух.  "Улучшение" в этом  случае оказалось  бы
"ухудшением". Например,  "водород  96" вместо "водорода 192" будет или очень
разреженным  воздухом,  или  очень  горячими  раскаленными  газами, которыми
человек дышать  не в  состоянии;  "водород 96"  - это огонь.  Точно  так  же
обстоит дело с пищей. "Водород 384" - это вода. Если бы человек мог улучшить
свою пищу, т.е.  сделать ее более тонкой, ему  пришлось бы питаться  водой и
дышать огнем.  Ясно, что  это невозможно.  Но  если у него  нет  возможности
улучшить пищу и воздух,  он может  улучшить  свои впечатления и таким  путем
ввести  в  организм  тонкие формы "водорода".  Именно  на этом  основывается
возможность   эволюции.   Человек   вовсе   не   обязан   питаться  тусклыми
впечатлениями "водорода 48", он может получать "водород 24, 12, 6" и даже 3.
Это меняет всю картину, и человек,  который готовит  пищу для верхнего этажа
своей  машины из высших "водородов", несомненно,  будет отличаться  от того,
который питается низшими формами "водорода".
 
 

     В одном  из последующих разговоров Гурджиев  снова вернулся к вопросу о
классификации согласно, космическим признакам.

     "Есть другая система  классификации, -  сказал  он, - которую  вы также
должны  освоить.  Это  классификация с  совершенно  иными отношениями октав.
Первая классификация  по "пище", "воздуху" и "жизненной  среде"  относится к
"живым  существам" в  обычном  понимании  слова,  включая растения,  т.е.  к
индивидам. Другая классификация, о  которой  я буду  сейчас говорить, уводит
нас  далеко за пределы того, что мы называем "живыми существами", как вверх,
так  и вниз,  т.е.  выше  живых существ  и ниже  их.  Она  имеет дело  не  с
индивидами, а с классами в очень широком смысле и  показывает, что в природе
нет  никаких  скачков, что в  ней  все связано,  все  живо.  Диаграмма  этой
классификации называется "диаграммой всего живого".

     "Согласно  этой диаграмме,  каждый  вид  существ,  каждая степень бытия
определяется тем,  что служит пищей донному виду  существ, или бытию данного
уровня, и  тем,  для  чего они сами служат пищей,  ибо в космическом порядке
каждый класс существ питается определенным  классом  низших  существ,  и сам
является пищей для определенного класса высших существ."

     Гурджиев начертил диаграмму в виде лестницы  из  одиннадцати квадратов.
Во всех квадратах, кроме двух верхних, он поставил по три кружка с цифрами.

     "Каждый квадрат обозначает определенный уровень  бытия, - сказал он.  -
"Водород" в  нижнем кружке  показывает, чем питается данный  класс  существ.
"Водород" в  верхнем  кружке  - класс,  который питается  ими. А "водород" в
среднем кружке - это средний "водород" данного класса, показывающий, что это
за существо.

     "Место человека находится в седьмом квадрате снизу или в пятом квадрате
сверху.  Согласно этой  диаграмме, человек представляет собой  "водород 24",
питается "водородом  96", и сам является пищей для "водорода 6". В следующем
квадрате  под  человеком  будут  "позвоночные", а  за ними "беспозвоночные".
"Беспозвоночные"  -  это   "водород  96".  Следовательно,  человек  питается
беспозвоночными.

     "Ни  в коем случае не ищите здесь противоречия, а  постарайтесь понять,
что  это  может значить. Равным  образом,  не сравнивайте  эту  диаграмму  с
другими. Согласно диаграмме пищи, человек питается "водородом 768", согласно
этой  диаграмме  - "водородом  96". Почему? Что  это  значит? Обе  диаграммы
правильны. Позднее, когда вы уловите суть, вы свяжете все воедино.

     "Следующий  квадрат  внизу  -  растения.  Далее  идут  минералы,  потом
металлы,  которые  составляют  отдельную  группу  среди минералов; следующий
квадрат  не имеет названия  в нашем языке, потому  что  мы  не встречаемся с
материей  в  таком состоянии  на поверхности Земли. Этот  квадрат приходит в
соприкосновение  с  Абсолютным.  Помните,  мы  говорили  раньше  о  "Святом,
Крепком"? Это и есть "Святый. Крепкий".

     В  нижней части последнего квадрата он поместил небольшой треугольник с
направленной вниз вершиной.

     "С  другой  стороны  от  человека расположен квадрат 3,  12,  48. Этого
класса существ мы не знаем. Назовем их "ангелами".  Следующий  квадрат 1, 6,
24. Назовем эти существа "архангелами".

     В следующем квадрате он поставил  две цифры 3 и 12  и два круга с общей
точкой  в  центре;  он назвал это "Вечным  неизменным". Затем  в  оставшемся
квадрате он поставил цифры  1 и 6.  в середине его начертил круг,  а в круге
треугольник, внутри которого еще один  круг с точкой в центре, он назвал это
"Абсолютным".

     "Сначала  вам трудно  будет понять  эту  диаграмму,  сказал  он.  -  но
постепенно  вы научитесь  ею пользоваться;  только в течение долгого времени
вам придется брать ее отдельно от прочих диаграмм".

     См. 16-01.gif

     Фактически это  было  все, что я  услышал от Гурджиева об этой странной
диаграмме,  которая,  казалось, потрясла многое из того, что было сказано до
сих пор.

     В беседах о диаграмме  мы очень  скоро  договорились  считать "ангелов"
планетами,  а, "архангелов"  -  солнцами.  Постепенно  стало  ясно  и многое
другое. Но  что  совсем  нас  смутило, так это  появление  "водорода  6144",
который  отсутствовал  в предыдущей  шкале  "водорода"  -  в третьей  шкале,
заканчивавшейся "водородом 3072". Тем не менее, Гурджиев настаивал  на  том,
что нумерация "форм водорода" произведена в соответствии с третьей шкалой.

     Спустя некоторое время я спросил его, что это значит.

     - Это  неполный "водород". -  ответил он. - "Водород" без Святого Духа.
Он принадлежит к той же самой третьей шкале, но он не завершен.

     "Любой полный "водород"  состоит из "углерода", "кислорода" и  "азота".
Рассмотрим последний "водород" третьей шкалы, "водород 3072". Этот "водород"
состоит из "углерода 712", "кислорода 1536" и "азота 1024".

     "Теперь далее: "азот" становится "углеродом" в следующей триаде; но для
нее не существует ни "кислорода", ни  "азота". Поэтому, сгустившись,  он сам
делается "водородом  6144",  но этот  "водород"  мертв и  лишен  возможности
перейти в следующую форму, "водород" без Святого Духа."
 
 

     Это был последний приезд Гурджиева в  Петербург. Я попытался поговорить
с ним о надвигающихся событиях. Но он не сказал ничего определенного, на чем
я мог бы основывать свои собственные действия.

     В  связи с  его  отъездом  на  железнодорожной  станции произошло очень
интересное событие. Мы все провожали его  на  Николаевском вокзале. Гурджиев
стоял на перроне у  вагона и разговаривал с нами.  Это был обычный Гурджиев,
которого мы всегда знали.  После второго  звонка он вошел в вагон - его купе
находилось недалеко от двери - и подошел к окну.

     Он стал другим! В окне мы увидели совершенно другого человека, не того,
который  вошел в вагон. Он изменился за несколько  секунд. Трудно сказать, в
чем заключалась разница; но на платформе он выглядел обыкновенным человеком,
как любой другой;  а из окна на  нас смотрел человек совсем иного порядка, с
исключительной важностью и достоинством в каждом взгляде, в каждом движении,
как  будто он  внезапно стал наследным принцем или  государственным деятелем
какого-то неизвестного государства, куда мы его провожали.

     Кое-кто из нашей  компании не сразу ясно понял происходящее; однако они
эмоционально ощутили нечто, выпадающее за границы обычного хода событий. Все
это продолжалось несколько секунд.  Почти сразу за вторым звонком последовал
третий, и поезд тронулся.

     Не помню, кто  первый заговорил  о  "преображении"  Гурджиева, когда мы
остались  одни. Выяснилось, что все видели это, но  не все одинаково поняли,
что происходит. Но  каждый без исключения почувствовал, что  случилось нечто
необычное.

     Ранее   Гурджиев   объяснял  нам,   что  тот,  кто  овладел  искусством
пластичности, способен совершенно изменять свою  наружность. Он  сказал, что
такой человек может стать красивым или отталкивающим,  может заставить людей
обратить на него внимание или сделаться фактически невидимым.

     Что же это было? Может быть, как раз случай "пластичности"?

     Но  история  на  этом  не  кончилась.  В   одном  вагоне  с  Гурджиевым
путешествовал некий  А.,  известный журналист;  как  раз в это время,  перед
самой революцией,  он  был выслан из Петербурга. Наша компания,  провожавшая
Гурджиева,  стояла  у одного  конца вагона;  у другого стояла группа  людей,
провожавших А.

     Я не  был лично  знаком с А., но  среди провожавших его было  несколько
моих знакомых и даже приятелей; двое-трое из них бывали на  наших беседах, и
сейчас они переходили из одной группы в другую.

     Спустя некоторое время  в газете, сотрудником которой был А., появилась
статья "В дороге", где  А. описывал свои мысли  и  впечатления по  дороге из
Петербурга в Москву. Вместе с ним в вагоне ехал какой-то необычный восточный
человек; среди шумной толпы  набивших вагон спекулянтов он  поразил А. своим
достоинством и  спокойствием, словно  окружающие  его  люди были мошками, на
которых он взирал с недосягаемой высоты. А. решил, что это "нефтяной король"
из Баку. Несколько загадочных  фраз,  услышанных А., еще более убедили  его,
что перед ним  человек, чьи миллионы растут, пока он спит, и который свысока
взирает на суетящихся людей, озабоченных тем, как заработать на жизнь.

     "Мой сотоварищ по путешествию тоже держался особняком; это был перс или
татарин,  молчаливый  человек  в  дорогой  каракулевой шапке; под  мышкой он
держал французский роман. Он пил чай и осторожно ставил стакан  на небольшой
столик у окна; иногда он бросал чрезвычайно презрительный  взгляд  на шум  и
суету этих невероятно жестикулировавших людей.  Они, со  своей  стороны, как
мне  показалось, взирали на него с большим вниманием, если не с почтительным
страхом. Более всего меня заинтересовало то обстоятельство, что и он был как
будто  человеком  того  же  самого  юго-восточного  типа,  что  и  остальные
спекулянты,   эта   стая  коршунов,  которая  летела  где-то   в  заоблачном
пространстве, чтобы рвать на куски  какую-то падаль. Это был смуглый человек
с блестящими  черными глазами  и зелимхановскими усами... Почему  же он  так
презирает собственную плоть и  кровь и избегает их?  К счастью, он обратился
ко мне:

     "-  Очень  уж  они суетятся,  -  промолвил  он,  и на  его  неподвижном
желтоватом лице  слегка улыбнулись  вежливые, как  у всех  восточных  людей,
глаза.

     "Помолчав, он добавил:

     "- Да, сейчас в России много таких дел, на  которых умный человек может
хорошо заработать.

     "Опять помолчав, он пояснил свою мысль:

     "- В конце концов, идет война. Каждому хочется стать миллионером.

     "В  этом  холодном  и  спокойном  тоне  мне  послышалась  особого  рода
фаталистическая и безжалостная похвальба, граничащая с цинизмом; и я спросил
его чуть резко:

     "- И вы тоже?

     "- Что? - не понял он.

     "- Разве и вам не хочется того же?

     "Он ответил неопределенным и слегка ироническим жестом. Мне показалось,
что он не расслышал или не понял меня, и я повторил:

     "- А вы не хотите поживиться?

     "Он улыбнулся особенно спокойно и произнес с серьезным видом:

     "- Мы всегда извлекаем пользу. К нам это не относится.  Нам все равно -
война или нет войны. Мы всегда получаем прибыль.

     (Конечно, Гурджиев имел в виду эзотерическую работу, "собирание знаний"
и  собирание людей. Но А. понял  его в другом смысле: он решил, что Гурджиев
говорит о "нефти".)

     "Было  бы  любопытно побеседовать  с  ним  и  поближе  познакомиться  с
психологией человека,  чей капитал зависит  разве что от порядка в Солнечной
системе, который вряд ли будет  потрясен; и потому его доходы оказываются за
пределами войны и мира".

     Так А. закончил эпизод с "нефтяным королем".

     Нас особенно удивил "французский роман" Гурджиева. Или А. изобрел его и
прибавил  к собственным впечатлениям, или  Гурджиев  и  впрямь заставил  его
"увидеть",  т.е.  вообразить, французский  роман в каком-то томике, покрытом
желтой, а то и не желтой обложкой,  -  потому  что Гурджиев по-французски не
читал.
 
 

     После  отъезда Гурджиева  и до самой  революции мы  только раз или  два
получили от него вести из Москвы.

     Все  мои планы давным-давно расстроились. Мне не удалось издать  книги,
которые я собирался издать; я не сумел ничего подготовить и  для иностранных
издательств, хотя с  самого  начала  войны  видел, что  литературную  работу
придется перенести за границу. В последние два года я все свое время отдавал
работе с Гурджиевым, его группам, беседам, связанным  с работой, поездкам из
Петербурга - и совершенно забросил собственные дела.
 
 

     Между тем атмосфера  становилась все более мрачной.  Чувствовалось, что
обязательно  что-то должно произойти и  произойти  очень скоро. Но люди,  от
которых,  казалось,   зависел  ход  событий,  не  были  способны  увидеть  и
почувствовать  этого.  Эти  марионетки  не  могли  понять,  что им  угрожает
опасность;  они не  соображали, что та же  самая рука, та же  нитка, которая
вытягивает  из-за  куста  фигуру  разбойника с  ножом в  руке, заставляет их
отвернуться и любоваться луной. Все было точь-в-точь как в театре кукол.

     Наконец  разразилась буря. Произошла "великая  бескровная революция"  -
самая  бессмысленная  и явная  ложь, какую только  можно придумать.  Но  еще
невероятнее  было то, что люди,  находившиеся в центре  всех событий, смогли
поверить в эту ложь и в окружении убийств говорить о "бескровной" революции.

     Помню, в те  дни  мы  говорили о  "власти  теорий". Люди, которые ждали
революцию,  возлагали на нее  свои надежды и  видели  в ней освобождение  от
чего-то, не смогли и не захотели увидеть того, что действительно происходит,
а только то, что, по их мнению, должно было произойти.

     Когда я  прочел  на  листовке, напечатанной  на одной  стороне  бумаги,
известие об отречении  Николая II, я почувствовал, что здесь - центр тяжести
всего происходящего.

     "Иловайский мог бы встать из гроба  и написать в конце своих книг: март
1917 года, конец русской истории", -сказал я себе.

     Особых  симпатий к  династии у меня не было, но я просто  не желал себя
обманывать,  как поступали  в  то  время многие.  Меня  всегда  интересовала
личность императора Николая  II; во многих отношениях он  был  замечательным
человеком; но  его совершенно не понимали, и сам  он  не понимал собственной
личности.   О  том,  что  я  прав,  свидетельствует   конец   его  дневника,
опубликованного  большевиками; этот конец относится  к тому периоду,  когда,
преданный  и  покинутый всеми,  он  показал замечательную стойкость  и  даже
величие души.

     Ни,  в конце концов, дело было  не в нем  как  личности, а  в  принципе
единовластия  н  ответственности перед той  властью,  которую он представлял
собой. Верно,  что значительная часть  русской  интеллигенции отвергала этот
принцип. И  для  народа слово  "царь" давно  утратило  свое былое  значение.
Однако оно по-прежнему сохраняло огромный смысл для армии и  бюрократической машины,  которая,  хотя  и  была  несовершенной,  тем  не менее,  продолжала работать и удерживала все в равновесии. "Царь"  был обязательной центральной частью этой  машины;  отречение  "царя" в такой момент неизбежно приводило к разрушению  всей  машины;  а  ничего  другого  у  нас  не было.  Пресловутое
"общественное сотрудничество",  для  создания которого были  принесены столь
многочисленные  жертвы,  как  и следовало ожидать, оказалось дутым.  События
развивались с калейдоскопической быстротой. Армия  развалилась  в  несколько
дней. Война  фактически прекратилась  еще раньше. Однако новое правительство
не  желало признать  этот факт.  Началась новая ложь, Но самым поразительным
здесь  было то,  что людям надо  было найти  себе  что-то такое,  чему можно
радоваться. Я  не говорю  о солдатах, которые  бежали из казарм или поездов,
везших   их   на  бойню,  Меня  удивляли  наши   "интеллигенты",  немедленно
превратившиеся  из  "патриотов" в  "революционеров"  и  "социалистов".  Даже
"Новое  Время"  стало  вдруг  социалистической газетой;  известный Меньшиков
написал  статью о "свободе"; но, очевидно, так  и не  сумел переварить  свою
собственную затею - и оставил ее.
     Примерно через неделю после революции я  собрал активистов нашей группы
на  квартире у доктора  С. и изложил  им свои взгляды, имея в виду  нынешнее
положение вещей.  Я сказал, что, по-моему, нет никакого  смысла оставаться в
России, что мы должны уехать за границу, что, по всей видимости, нас ожидает
лишь  краткий  период  относительного  спокойствия,  прежде  чем  все начнет
ломаться  и гибнуть.  Мы  ничем не  сможем  помочь делу, и наша  собственная
работа станет невозможной.

     Не  могу сказать, что моя идея  была  встречена  с большим  одобрением.
Большинство присутствующих не  понимало серьезности положения; им  казалось,
что все как-нибудь устроится и положение станет нормальным. Другие пребывали
во власти обычной иллюзии, что все  происходящее ведет  к лучшему. Мои слова
казались  им  преувеличением,  и   во  всех  событиях   они  не  усматривали
необходимости спешить. Для третьих главная трудность состояла в  том. что мы
ничего не слышали о Гурджиеве и уже давно не имели от него никаких известий.
Со времени  революции мы получили  из  Москвы лишь одно письмо,  из которого
можно было понять, что Гурджиев уехал и  никто не знает куда. В конце концов
мы решили подождать.

     Скоро после встречи у доктора С. я получил от  Гурджиева открытку.  Она
была  написана месяц  назад в поезде, по  пути из Москвы  на Кавказ, и из-за
продолжавшихся беспорядков пролежала все  это время на почте. Гурджиев уехал
из  Москвы  до  революции и ничего еще не  знал  о последних событиях, когда
писал  ее. Он сообщал, что едет  в Александрополь,  и просил меня продолжать
работу в группах до его возвращения, обещая вернуться к Пасхе.

     Это сообщение поставило меня перед очень трудной  проблемой. Я полагал,
что  оставаться в России бессмысленно  и  глупо; в то же  время я  не  хотел
уезжать без согласия Гурджиева или. говоря честно, без него самого. И вот он
уехал на Кавказ, а его открытка, написанная в феврале, т.е. до революции, не
могла иметь никакого отношения к нынешней обстановке. В конце концов я снова
решил  ждать,  хотя понимал, что  возможное  сегодня может  уже завтра стать
невозможным.

     Настала  Пасха, но  от Гурджиева по-прежнему не было никаких  известий.
Через неделю после Пасхи пришла телеграмма,  в которой он извещал о том, что
прибудет в Москву в мае. После  отставки  первого "временного правительства"
уехать за границу стало еще  труднее. Наши группы продолжали встречаться, мы
ждали Гурджиева.

     Разговоры часто возвращались к "диаграммам", особенно когда приходилось
беседовать в  группах  с новыми людьми.  Мне  казалось, что в полученных  от
Гурджиева "диаграммах" многое  осталось  невысказанным, и я часто думал, что
при  более  глубоком  изучении  "диаграмм"  нам   постепенно  раскроются  их
внутренний смысл и значение.
 

     Как-то, просматривая заметки,  сделанные годом раньше, я остановился на
"космосах".  Я уже  писал,  что "космосы"  особенно привлекли мое  внимание,
потому  что  полностью  совпадали  с  "циклами  измерений"  в "Новой  модели
вселенной". Я упоминал  также  о трудностях,  возникших  у нас одно  время в
связи  с  разным  пониманием  "микрокосмоса"  и "тритокосмоса".  Но  к этому
времени мы уже решили считать "микрокосмосом" человека, а "тритокосмосом"  -
органическую  жизнь  на  Земле.  И во  время  последнего разговора  Гурджиев
молчаливо одобрил это. Слова Гурджиева.  о разном времени  в разных космосах
очень меня  заинтересовали. Я попытался вспомнить  то. что сказал мне  П.  о
нашем "сне и  бодрствовании" и о "дыхании органической  жизни". Долгое время
мне это ничего не давало. Затем я вспомнил слова Гурджиева, что "время - это
дыхание".

     - А что такое дыхание? - спросил я себя.

     -  Три секунды.  В нормальном  состоянии человек делает  около двадцати
полных дыханий, т.е. вдохов и выдохов, в одну  минуту. Следовательно, полный
цикл дыхания длится около трех секунд.

     - Почему "сон и бодрствование" представляют собой "дыхание органической
жизни"? Что такое сон и бодрствование?

     - Для человека и всех соизмеримых с ним организмов, живущих в сходных с
ним условиях, даже для растений, это - двадцать четыре часа. Кроме того, сон
и бодрствование - это дыхание, например, у растений, которые ночью во  время
сна  выдыхают,  а во время  бодрствования,  днем, вдыхают: так же и  у  всех
млекопитающих и  у человека существует  различие  в поглощении  кислорода  и
углекислого газа ночью и днем, во время сна и во время бодрствования.

     Рассуждая   таким   образом,  я  расположил  периоды  дыхания,  сна   и
бодрствования в следующем порядке:

     микрокосмос - дыхание - 3 секунды
     сон и бодрствование - 24 часа тритокосмос - дыхание - 24 часа
     сон и бодрствование - ?

     Получилась задача на "простое тройное правило". Разделив 24 часа на три
секунды, я получил 28800. Разделив 28800 на 365, или на число дней в году, я
получил что-то  около 79 лет. Это меня  заинтересовало, так  как,  продолжая
предыдущее рассуждение, я нашел, что семьдесят  девять лет  составляют сон и
бодрствование "органической жизни". Это не соответствовало ничему, что я мог
представить из "органической жизни"; но это число изображало жизнь человека.

     "Можно  ли  продолжить  эту  параллель дальше?"  -  спросил я  себя.  И
расположил полученные мною числа следующим образом:

     микрокосмос тритокосмос мезокосмос
     (человек) (органическая жизнь) (Земля) Дыхание:  3 сек.  24 часа 79 лет
День и ночь: 24 часа 79 лет -- Жизнь: 79 лет -- --

     Опять-таки 79 лет  в  жизни Земли ничего не значили. Тогда я умножил 79
лет на 28 800  и получил немного  меньше  двух с  половиной  миллионов  лет.
Умножив 2  500 000  приблизительно на 30 000, я получил число из 11 цифр, 75
миллиардов лет. Это число должно означать длительность жизни Земли. Пока эти
числа казались  логически возможными -  два с  половиной  миллиона  лет  для
органической жизни и семьдесят пять миллиардов лет для Земли.

     "Но ведь есть  еще космосы ниже человека, - сказал я себе.  - Попробуем
посмотреть, в каком отношении они будут стоять к нему".

     Я решил  поставить слева от  микрокосмоса  два  космоса (на диаграмме),
понимая под ними, во-первых, сравнительно крупные микроскопические клетки, а
затем наименьшие допустимые, почти невидимые клетки.

     Нельзя  сказать, что  такое  деление  на  две  категории клеток  вполне
принято наукой. Но если  подумать об измерениях  микромира, то невозможно не
признать, что этот  мир состоит  из двух миров, так же  отличающихся друг от
друга, как мир людей отличается от мира сравнительно крупных микроорганизмов
и клеток. Я получил такую картину:

     малые крупные микрокосм органическая Земля
     клетки клетки жизнь

     дыхание:  3 сек. 24 часа 79 лет день и ночь: 3 сек. 24 часа 79 лет  2,5
млн. лет жизнь: 3 сек. 24 часа 79 лет 2,5 млн. лет 75 млрд. лет

     Получалось  что-то очень интересное. Двадцать  четыре  часа  составляли
период жизни  клеток.  Хотя  период жизни  отдельных клеток  нельзя  считать
установленным, многие  исследователи обнаружили, что  для специализированных
клеток, таких, как клетки  человеческого  организма, период жизни составляет
точно  24 часа. День и ночь клетки равны трем секундам. Это мне ни  о чем не
говорило: но  три секунды  жизни мелкой клетки  сказали мне  очень  многое и
прежде  всего то. почему их так трудно видеть,  хотя по своим  размерам  они
доступны наблюдению в сильный микроскоп.

     Далее я попробовал рассмотреть, что  получится, если "дыхание", т.е.  3
секунды,  разделить  на  30000. Получилась одна десятитысячная секунды.  Это
период  длительности  электрической  искры,   а   также  период  кратчайшего
зрительного впечатления. Для удобства вычислений и для ясности я взял вместо
28 800 число  30 000. Четыре  периода оказались связанными друг с другом или
отделенными друг от друга одним и тем же коэффициентом - 30 000 - кратчайшее
зрительное впечатление, дыхание  (или  период вдоха  и выдоха), период сна и
бодрствования  и  средний  максимум  жизни.  Вместе  с тем.  каждый из  этих
периодов совпадал с более высоким периодом в  низшем космосе  и более низким
периодом  в  высшем  космосе. Не  делая  еще  никаких  выводов, я  попытался
составить полную таблицу, т.е. ввести в нее все космосы и добавить к ней еще
два низших  космоса,  первый  из  который я назвал  "молекулой", а второй  -
"электроном". Опять-таки для  большей ясности  я брал при  умножении  только
круглые числа  и всего два  коэффициента - 3 и 9.  Таким  образом, 2400000 я
принимал за 3000000, 72 000 000 000 за 90 000 000 000, 79 за 80 и т.д.

     Жизнь День и ночь Дыхание Впечатление

     Электрон 1/300000000 сек.

     Молекула 1/10000 сек.

     Мелкие клетки 3 сек. 1/10000 сек.

     Крупные клетки 24 часа 3 сек. 1/10000 сек.

     Микрокосмос 80 лет 24 часа 3 сек. 1/10000 сек.

     Тритокосмос 3 млн. лет 80 лет 24 часа 3 сек.

     Мезокосмос 90 млрд. лет 3 млн. лет 80 лет 24 часа

     Дейтерокосмос 3х10'15 лет 90 млрд. лет 3 млн. лет 80 лет

     Макрокосмос 9х10'19 лет  3х10'15 лет 90 млрд. лет 3 млн. лет
 Айокосмос
3х10'24 лет 9х10'19 лет 3х10'15 лет 90 млрд.лет

     Протокосмос 9х10'28 лет 3х10'24 лет 9х10'19 лет 3х10'15 лет

     Я получил целую таблицу, которая вызвала у меня множество мыслей. Я еще
не  мог  сказать,  допустимо ли считать  ее правильной и определяющей точное
отношение одного космоса к другому. Коэффициент 30 000 казался  мне чересчур
большим.  Однако  я  вспомнил,  что  отношение   одного  космоса  к  другому
соответствует отношению "нуля  к  бесконечности". И при таком соотношении ни
один  коэффициент  не  может  быть  чрезмерно  велик,  ибо "отношение нуля к
бесконечности" - это отношение величин разных измерений.

     Гурджиев говорил,  что  каждый космос  трехмерен  для самого  себя. Это
означает, что следующий за ним высший космос будет для него четырехмерным, а
следующий низший космос - двухмерным. Каждый космос по отношению  к  другому
есть  величина с большим  или  меньшим  числом измерений.  Однако существует
всего  шесть  измерений или, если считать нулевое, семь;  а в данной таблице
получилось одиннадцать  космосов. С первого взгляда это показалось странным,
- но только  с первого взгляда, потому что, как только  я принял во внимание
период существования любого  космоса по отношению  к высшим космосам, низшие
космосы исчезли задолго до того, как достигалось седьмое измерение. Возьмем,
например, человека и сравним  его с Солнцем. Солнце  по отношению к человеку
является четвертым космосом, если человека считать первым;  но  долгая жизнь
человека в течение восьмидесяти  лет равна  по времени разряду электрической
искры, кратчайшему  зрительному  впечатлению, каким оно  могло бы  быть  для
Солнца.

     Я постарался припомнить все, что Гурджиев говорил о космосах:

     "Каждый космос  - это одушевленное  и  разумное существо. Каждый космос
рождается,  живет, умирает.  В одном  космосе  невозможно понять все  законы
вселенной; но  три космоса,  взятые  вместе,  заключают  в  себе все  законы
вселенной: или два космоса, один высший,  другой низший,  определяют космос,
расположенный  между  ними.  Переходя в своем  сознании  на  уровень высшего
космоса,  человек в силу  одного  лишь  этого  факта переходит и  на уровень
низшего космоса."

     Я чувствовал, что  здесь  в  каждом слове скрывается ключ  к  пониманию
структуры  мира;  но  этих ключей  оказалось слишком много,  и я не знал,  с
какого начинать.

     Как будет проявляться  движение из одного космоса в другой, где и когда
это  движение  будет  исчезать?  В  каком  отношении  найденные  мной  цифры
находятся  к более или менее  установленным  величинам космических движений,
например, к скорости движения небесных тел, скорости  движения электронов  в
атоме, скорости света и т.д.?

     Когда я начал сравнивать движение разных космосов, я  получил несколько
весьма  поразительных соотношений; например,  период  движения  Земли вокруг
своей  оси оказался равен одной десятитысячной секунды, т.е. времени разряда
электрической  искры. Сомнительно,  чтобы  при  такой  скорости Земля  могла
замечать  свое  движение  вокруг  оси.  Если  бы  человек  вращался  с такой
быстротой, его вращение вокруг Солнца занимало бы около одной двадцать пятой
секунды,  что  составляет  скорость  моментальной  фотосъемки.  Принимая  во
внимание огромное расстояние, которое за это время  придется пересечь Земле,
необходимо сделать вывод, что  Земля не может  осознавать  себя такой, какой
знаем ее мы, т.е. в форме сферы; она должна осознавать себя, как  кольцо или
длинную спираль из колец. Последнее более вероятно на  основании определения
настоящего  времени как времени  дыхания.  Кстати, это  было  первой мыслью,
пришедшей  мне в  голову,  когда  год  тому  назад,  после первой  лекции  о
космосах, Гурджиев заметил, что  время  - это дыхание. Тогда  я подумал, что
он,  быть  может, хочет  сказать,  что  дыхание представляет  собой  единицу
времени, иными  словами, что непосредственное  ощущение воспринимает  период
дыхания как настоящее время. Отправляясь от этого  положения и  предполагая,
что ощущение самого себя, т.е. своего тела, связано  с ощущением  времени, я
пришел  к заключению,  что  для Земли с  одним  дыханием  в  восемьдесят лет
ощущение самой себя должно быть связано с восемью-десятью витками спирали. Я
получил  совершенно  неожиданное подтверждение  всех  заключений  и  выводов
"Новой модели вселенной".

     Перейдя к низшим космосам, т.е. к  тем космосам, которые в моей таблице
стояли слева  от  человека,  я  уже  в первом из  них нашел объяснение  того
явления, которое  всегда казалось  мне самым  загадочным  и  необъяснимым  в
работе нашего организма,  а именно:  удивительной быстроты многих внутренних
процессов, протекающих почти мгновенно. Я считал, что не  придавать должного
значения такому факту это со стороны физиологов почти шарлатанство. Конечно,
наука объясняет только то, что в состоянии объяснить. Но в данном случае ей,
по-моему, не следует скрывать непонятного факта и избегать упоминания о нем,
как будто он вообще не существует; наоборот, необходимо постоянно привлекать
к  нему внимание,  упоминая  о нем  в  каждом  удобном  случае. Человека, не
размышлявшего  о проблемах  физиологии,  возможно, не удивит  тот факт, что,
когда  он выпивает чашку кофе или  стакан коньяку или вдыхает дым  сигареты,
это немедленно ощущается во всем  теле, изменяет все соотношения  сил внутри
организма, форму и характер всех реакций; но физиологу должно быть ясно, что
за ничтожный  промежуток  времени, равный приблизительно одному  дыханию,  в
организме  совершается множество  длительных и сложных  химических и  прочих
процессов.  Вещество,  поступившее   в  организм,  подвергается  тщательному
анализу,  который  немедленно  отмечает самое незначительное  отклонение  от
нормы;  в  процессе   анализа  вещество  проходит  через  ряд   лабораторий,
разлагается на составные части и смешивается с другими веществами, а потом в
виде  этих смесей  добавляется  к  тому  топливу,  которое питает  различные
нервные  центры. Все это должно было бы занимать гораздо  больше времени. На
самом деле процесс завершается в течение нескольких секунд нашего времени, и
это  обстоятельство  сообщает  ему  фантастический и  чудесный характер.  Но
фантастическая сторона отпадает, когда  мы понимаем, что для крупных клеток,
которые,   очевидно,   управляют   жизнью  организма,   одно  наше   дыхание
продолжается более двадцати четырех часов. Можно представить себе,  что  все
указанные  процессы будут совершены  в обычном порядке, точно так же, как на
большой  и  хорошо  оборудованной  фабрике,  располагающей  услугами  разных
лабораторий, -  за двадцать четыре часа, даже за половину этого  времени или
за  треть,  т.е. за  восемь часов; а такой отрезок  нашего времени как раз и
равен одной секунде для крупных клеток.

     Перейдя далее к космосу малых клеток, который стоит на границе или даже
за границей разрешающей  способности микроскопов,  я  вновь понял, как можно
объяснить  необъяснимое.  Таковы,   например,   случаи  почти  моментального
заражения при большинстве эпидемических и инфекционных заболеваний, особенно
когда причины, вызывающие заболевание,  еще не обнаружены. Если период жизни
маленькой клетки такого рода, не превышающий трех секунд, равен долгой жизни
человека,  тогда  можно  представить  себе,  с  какой  скоростью  происходит
размножение этих  клеток, для которых пятнадцать секунд оказываются  равными
четырем столетиям!

     Перейдя  к миру молекул,  я прежде всего столкнулся с почти неожиданной
идеей  кратковременности  существования молекул.  Обычно  предполагают, что,
хотя  структура  молекулы  весьма сложна, сама  молекула  представляет собой
основание, так сказать, живое нутро кирпичей, из которых  состоит материя, и
что она существует так же долго, как и сама материя. Нам придется отказаться
от этой приятной и успокаивающей мысли. Ибо молекула, живая внутри, не может
быть мертвой снаружи; будучи живой, она, как и все  живое, должна рождаться,
расти и умирать. Срок ее жизни, равный времени разряда  электрической искры,
или  йдной  десятитысячной  секунды,   слишком  мал,  чтобы  непосредственно
воздействовать на наше воображение; чтобы понять, что это  такое, необходимо
какое-то   сравнение,  аналогия.  Близко   к  подобной  идее   нас  подведет
представление о смерти клеток  нашего организма и их замене новыми клетками.
Неживая  материя,  например,  железо,  медь,   гранит,  обновляется  изнутри
быстрее, чем наш организм,  фактически  меняется на  наших  глазах.  Если вы
глянете на камень и закроете глаза, а затем сразу же их  откроете, это будет
уже  не тот камень, на  который  вы посмотрели: в нем не останется  ни одной
молекулы из тех, которые вы только что  видели. Но и тогда вы видели не сами
молекулы, а только их следы. Я вновь возвратился к "Новой модели вселенной".
Это объясняет  также причину, по которой мы  не способны видеть  молекулы, о
чем я писал во втором разделе книги, касающемся этой новой модели вселенной.

     В  последнем  космосе,  т.е.  в  мире  электрона  я   с  самого  начала
почувствовал себя  в мире шести  измерений. У  меня возник вопрос: нельзя ли
вывести  соотношение   измерений?  Электрон  как   трехмерное  тело  слишком
неудовлетворителен. Начать с того,  что он существует одну трехсотмиллионную
долю секунды. Этот  промежуток времени находится далеко за  пределами нашего
воображения.  Считается, что электрон  движется  по своей  орбите  в системе
атома со скоростью, выражаемой числом  с пятнадцатью нулями. И поскольку вся
жизнь  электрона в  секундах равна  единице,  разделенной  на  девятизначное
число, отсюда следует,  что за время своей жизни электрон  совершает  вокруг
своего "солнца" количество оборотов, которое выражается шестизначным числом,
а если принять во внимание коэффициент, - то семизначным.

     Если рассмотреть Землю, вращающуюся вокруг Солнца, тогда, согласно моей
таблице, она совершит за время своей жизни одиннадцатизначное число оборотов
вокруг  Солнца. Кажется, что между семизначным и  одиннадцатизначным  числом
огромная разница; но если  сравнить  электрон не с Землею, а  с Нептуном, то
разница  окажется  значительно  меньшей -  она  будет  выражаться отношением
семизначного числа к девятизначному, т.е. составит два знака вместо четырех.
Кроме того,  скорость вращения электрона в  атоме представляет  собой весьма
приблизительную величину. Следует помнить,  что в  нашей  системе  разница в
периодах вращения планет вокруг Солнца представляет собой трехзначное число,
потому что Меркурий вращается в 460 раз быстрее, чем Нептун.

     Отношение жизни электрона к нашему восприятию представляется следующим.
Кратчайшее  зрительное   восприятие   равно  одной  десятитысячной  секунды.
Существование электрона меньше этого  промежутка в тридцать тысяч раз,  т.е.
составляет  одну  трехсотмиллионную секунды; за это время он  совершает семь
миллионов  оборотов  вокруг  ядра.  Следовательно, если  бы мы могли увидеть
электрон  в виде  вспышки, мы увидели бы  не  электрон в полном смысле этого
слова, а след электрона, состоящий из семи миллионов оборотов, умноженных на
тридцать  тысяч,  т.е. спираль  с тринадцатизначным  числом  колец, или,  по
выражению  "Новой  модели  вселенной",  30  тысяч  возвращений  электрона  в
вечности.

     Согласно  полученной  мной  таблице,  время,  несомненно,  выходило  за
пределы четырех измерений. Меня заинтересовала мысль, нельзя ли  применить к
этой  таблице  формулу  Минковского  ш-1  с  х,  где  время  обозначено  как
"четвертая мировая координата". "Мир" Минковского, на мой взгляд, в точности
соответствует каждому  из космосов, взятому  в отдельности. Я решил начать с
"мира электронов" и  взять в  качестве  х длительность жизни  электрона. Это
совпадало с одним из положений "Новой модели вселенной" - о том, что время -
это жизнь. Результат должен показать расстояние (в километрах), которое свет
проходит за время жизни электрона.

     В следующем космосе  это должно быть расстояние, которое свет  проходит
за время жизни молекулы, потом - за время жизни малой клетки, за время жизни
большой клетки, за  время жизни человека и так  далее. Результаты  для  всех
космосов должны  получаться в  линейных измерениях, т.е.  в  километрах  или
долях километра. Умножение  числа  километров на  квадратный корень из минус
единицы демонстрирует, что мы  имеем дело не  с линейными  измерениями и что
полученное  число  представляет  собой  меру  времени.  Введение  в  формулу
квадратного  корня  из  минус  единицы  не  меняет  количественной  величины
формулы, показывая, что формула в целом относится к другому измерению.

     Таким  образом,  по  отношению  к миру  электронов формула  Минковского
принимает следующий вид:

     ш-1х300000х3х10  в  минус 7-й степени
 т.е. квадратный корень из  минус
единицы надо умножить на 300 000 ("с" или скорость света, которая составляет
300  000  км  в  секунду) и  на  одну  трехсотмиллионную  секунды,  т.е.  на
длительность жизни электрона. Умножение 300 000 на 1/300000000  дает  1/1000
км, или один метр. "Один  метр" показывает расстояние, которое проходит свет
за  время  жизни  электрона,  двигаясь  со скоростью  300 000  км в секунду.
Квадратный корень  из  минус  единицы делает  "один метр" мнимой  величиной,
показывая,  что  в  данном случае  линейная  мера  в  один  метр есть  "мера
времени", т.е. четвертая координата.

     Переходя к "миру молекул", мы получаем по формуле Минковского следующую
величину:

     ш-1х300000х1/10000

     Одна десятитысячная секунды, согласно таблице,  есть длительность жизни
молекулы.  Умножение 300000 на 1/10 000  даст 30 км.  "Время" в мире молекул
получается в форме ш-1х30. 30 километров изображают расстояние, которое свет
проходит за  время жизни молекулы, т.е. в 1/10000  секунды.  Далее, в  "мире
малых клеток" формула Минковского приобретает следующий вид:

     ш-1х300000х3 или:

 ш-1х900000.
  900000  км, умноженные на  квадратный
корень из  минус единицы, представляют  собой  расстояние, которое  проходит
свет за время жизни малой клетки, т.е. за 3 секунды.

     Продолжая эти вычисления для следующих космосов, я получил для "крупных
клеток" одиннадцатизначное  число,  показывающее  расстояние,  которое  свет
проходит   за  24  часа;  для  "микрокосмоса"  -  шестнадцатизначное  число,
показывающее расстояние, которое свет проходит за 80 лет; для "тритокосмоса"
- двадцатизначное число;  для "мезокосмоса"  - двадцатичетырехзначное число;
для  "дейтерокосмоса"  двадцатидевятизначное  число:  для  "макрокосмоса"  -
тридцатичетырехзначное  число;  для   "айокосмоса"  -  тридцативосьмизначное
число; для "протокосмоса" - сорокадвухзначное число, или ш-1х9х10 в  41 ст.;
иными словами,  это  значит, что  в течение жизни "протокосмоса"  луч  света
проходит 900 000 000 000  000 000 000 000  000  000 000 000 000 километров.

Однако, согласно последним  выводам науки,  луч света движется по  кривой и,
обойдя  вокруг  вселенной, возвращается к  своему  источнику  приблизительно
через 1 миллиард  световых лет.  В  данном  случае  1  миллиард световых лет
представляет  собой окружность вселенной, хотя мнения разных  исследователей
во  многом  отличаются друг  от  друга,  и  цифры,  относящиеся к окружности
вселенной, никоим  образом нельзя  считать  точно  установленными, даже если
учесть все  соображения,  ведущие  к  ним,  например,  плотность материи  во
вселенной.

     Во  всяком случае,  если  взять указанное среднее  число, относящееся к
предполагаемой окружности вселенной, тогда, разделив 9х10 в 28-ой степени на
10 в  9-й  степени,  мы получим двадцатизначное  число,  которое показывает,
сколько   раз   луч   света   обойдет   вокруг  вселенной  за   время  жизни
"протокосмоса".
  Применение формулы  Минковского к  таблице  времени в  том
виде, в каком я ее получил, на мой взгляд, весьма  отчетливо указывает,  что
"четвертую   координату"  можно   установить  только  для   одного   космоса
одновременно;   и  тогда  этот  космос  являет  собой   "четырехмерный  мир"
Минковского.  Два,  три или более  космосов  нельзя  считать  "четырехмерным
миром", ибо для своего  описания они требуют пяти или шести координат. В  то
же  время,  совместная  формула  Минковского  показывает  для всех  космосов
отношение  четвертой   координаты  одного  космоса  к  четвертой  координате
другого.  И  это  отношение равно  тридцати  тысячам, т.е.  отношению  между
главными  периодами (четырьмя) каждого космоса и между одним периодом одного
космоса  и соответствующим,  т.е.  имеющим  сходное  наименование,  периодом
другого космоса.

     Мир  электронов  ш-1х300000.1/300000000  =  ш-1.1/10000
  Мир   молекул
ш-1х300000.1/10000 = ш-1х30
     Мир малых клеток ш-1х9х10'5
 Мир крупных клеток ш-1х3х10'10
     Микрокосмос (человек)  ш-1х9х10'14
  Тритокосмос  (органическая  жизнь)
ш-1х3х10'19
     Мезокосмос (планеты) ш-1х9х10'23
     Дейтерокосмос   (Солнце)   ш-1х3х10'28
  Макрокосмос   (Млечный   Путь)
ш-1х9х10'32
     Айокосмос (все миры) ш-1х3х10'37
 Протокосмос (Абсолют) ш-1х9х10'41

     Следующей   вещью,  интересовавшей  меня  в  "таблице   времени  разных
космосов",  как  я  ее назвал,  было  отношение  космосов  и  времени разных
космосов к центрам человеческого тела.

     Гурджиев неоднократно  говорил об огромной  разнице в скоростях  разных
центров.  Рассуждение  о  скорости  внутренней работу  организма, которое  я
процитировал ранее, привело  меня  к  мысли,  что эта  скорость  принадлежит
инстинктивному  центру.  Взяв   это  за  основу,  я   попытался  перейти   к
мыслительному центру, приняв  за единицу его работы  время,  необходимое для
одной полной апперцепции,  т.е.  для восприятия  внешнего  впечатления,  его
классификации, определения и соответствующей  реакции. Тогда, если  центры в
самом деле  относятся  друг к другу  как космосы,  в  совершенно  одинаковое
количество времени через инстинктивный  центр может пройти одна апперцепция,
через высший эмоциональный и половой  - 30000, а через высший мыслительный -
30000 во 2 степени апперцепций.

     В  то же время, согласно  указанному  Гурджиевым  закону  о соотношении
космосов, инстинктивный  центр  по  отношению  к  голове,  или мыслительному
центру,   должен  охватывать  два   космоса,   т.е.   второй  микрокосмос  и
тритокосмос.  Далее,  высший   эмоциональный  и  половой  центры,  взятые  в
отдельности,  должны охватывать третий  микрокосмос  и мезокосмос.  Наконец,
высший   мыслительный  центр   должен  охватывать  четвертый  микрокосмос  и
дейтерокосмос.

     Но последнее  относится к более высокому  развитию, к  такому  развитию
человка, которое  невозможно  приобрести случайно или естественным путем.  У
человека  же  в нормальном состоянии колоссальный перевес над всеми центрами
имеет половой центр, работающий в тридцать  тысяч раз быстрее инстинктивного
или двигательного центра и в 30 000 во 2 степени быстрее интеллектуального.

     В  общих соотношениях  между  центрами  и  космосами,  на  мой  взгляд,
открывается немало возможностей для исследования.

     Следующей вещью, которая привлекла мое внимание, был тот  факт, что моя
таблица совпала  с  некоторыми идеями и даже цифрами "космических вычислений
времени",  если можно так выразиться, которые  существовали у  гностиков и в
Индии.

     "День света - это тысяча лет мира: и тридцать шесть с  половиной мириад
лет мира (т.е. 365 000) - это один год света". ("Пистис-София").

     Здесь цифры не совпадают; но  в индийских писаниях  в некоторых случаях
обнаруживается  бесспорное  совпадение. Они  говорили о "дыхании  Брахмы", о
"днях и ночах Брахмы", о "веке Брахмы".

     Если мы возьмем цифры, обозначающие  годы в индийских  писаниях,  тогда
махаманвантара, или "век Брахмы", или 311040000000000 лет (пятнадцатизначное
число), почти  совпадает с периодом существования Солнца (шестнадцатизначное
число); а  "день и  ночь  Брахмы", т.е.  8  640  000  000 лет (десятизначное
число), почти совпадают с "днем и ночью Солнца" (одиннадцатизначное число).

     Если рассмотреть индийские идеи космического  времени безотносительно к
числам, появляются другие интересные совпадения. Так, если принять Брахму за
протокосмос, тогда выражение "Брахма вдыхает и выдыхает вселенную" совпадает
с таблицей, потому  что  дыхание Брахмы,  или  протокосмоса, двадцатизначное
число, совпадает с жизнью  макрокосмоса,  т.е. нашей видимой  вселенной, или
звездного мира.
 
 

     Я много говорил с 3. о "таблице времени", и нас очень интересовало, что
скажет о ней Гурджиев, когда мы его увидим.

     А время  шло своим чередом.  Наконец - было уже начало июня - я получил
телеграмму  из  Александрополя: "Если хотите отдохнуть, приезжайте ко  мне".
Это была телеграмма от Гурджиева!

     Через два дня я выехал из  Петербурга, Россия "без власти" представляла
собой любопытное зрелище. Было такое ощущение, как будто бы все существует и
держится просто по инерции.  Однако поезда все еще двигались регулярно, и на
станциях   часовые   выгоняли  из  вагонов   негодующие   толпы  безбилетных
пассажиров. Я ехал до Тифлиса пять дней вместо обычных трех.

     Поезд прибыл в Тифлис ночью. Ходить по  городу  было  невозможно, и мне
пришлось  дождаться  утра  в вокзальном  буфете.  Вся  станция  была  забита
солдатами, дезертирующими с кавказского  фронта. Многие были пьяны. Всю ночь
на  платформе  перед  окнами  буфета  шли  "митинги",  принимались  какие-то
резолюции. Во время митинга состоялись  три  "военных суда", и здесь  же, на
платформе,  были  расстреляны  три человека.  Появившийся в  буфете какой-то
пьяный  "товарищ"  объяснил  всем, что первый  был расстрелян  за воровство;
второго расстреляли по ошибке, приняв его  за первого, а третьего  - тоже по
ошибке, приняв его за второго.

     Мне пришлось провести день в Тифлисе, потому что поезд в Александрополь
отходил только вечером. На следующее утро я был уже там. Я  нашел Гурджиева;
он устанавливал для брата динамо-машину.

     И  снова, как  и  раньше,  я  наблюдал  его  поразительную  способность
приспосабливаться к любой работе, к любому делу.

     Я познакомился с его семьей, с отцом  и матерью. Это были люди старой и
очень своеобразной  культуры. Отец Гурджиева  был  любителем местных сказок,
легенд и преданий, кем-то вроде "сказителя", и знал наизусть тысячи и тысячи
стихов на  местных языках. Они  были малоазиатскими греками, но  у них дома,
как и у всех жителей Александрополя, говорили по-армянски.

     Первые несколько дней после моего приезда Гурджиев был настолько занят,
что  у  меня  не было  возможности расспросить  его о том, что  он думает  о
положении  дел  и что собирается делать. Когда наконец я заговорил об  этом,
Гурджиев ответил,  что он не согласен со мной, что, по его мнению, все скоро
успокоится, и мы сможем работать  в России. Затем он добавил, что, во всяком
случае, хочет поехать в  Петербург  и  посмотреть,  как торговки на  Невском
продают семечки  (о чем я ему рассказал), и на месте решить, что лучше всего
делать. Я  не мог всерьез принять  то, что  он  говорил, потому что  к этому
времени знал его манеру разговора; и стал ждать дальнейших событий.

     Действительно,  с  видимой   серьезностью  Гурджиев  говорил   и  нечто
совершенно другое - что было бы хорошо уехать в Персию или даже дальше,  что
он хорошо знает место в горах Закавказья, где можно прожить несколько лет, и
никто об этом не узнает и т.д.

     В целом у меня осталось ощущение неуверенности; но я  все-таки надеялся
по  пути в Петербург уговорить Гурджиева уехать  за  границу, если это будет
еще возможно.

     Гурджиев,    очевидно,    чего-то    ждал.    Динамо-машина    работала
безукоризненно, но сам он не двигался.

     В доме оказался  интересный  портрет  Гурджиева,  который очень  многое
открыл мне о нем. Это была большая увеличенная фотография Гурджиева, снятая,
когда, он был еще совсем молод;  на  ней он был одет в черный  сюртук, и его
вьющиеся волосы были зачесаны назад.

     Портрет Гурджиева позволил мне  с несомненной точностью установить, чем
он занимался в то время, когда  была сделана  фотография, хотя сам  Гурджиев
никогда  об  этом  не  рассказывал. Открытие принесло мне  много  интересных
мыслей; но поскольку оно принадлежало лично мне, я сохраню его для себя.
 
 

     Несколько  раз  я  пробовал поговорить с Гурджиевым  о  своей  "таблице
времени в разных космосах"; но он отклонял всякие теоретические разговоры.
 
 

     Мне  очень  понравился  Александрополь; там  было  много  необычного  и
оригинального.

     Армянская часть города по внешнему  виду напоминает города в Египте или
северной  Индии. Дома с плоскими крышами, на которых  растет трава.  Древнее
армянское  кладбище, расположенное на холме, откуда  можно  видеть  покрытую
снегом  вершину  Арарата.  Замечательный образ  Пресвятой  Девы  в одной  из
армянских церквей.  Центр города напоминает русский  уездный городок; но тут
же  расположен  базар  целиком  восточный,  особенно  ряд медников,  которые
работают  в открытых  будках. Есть и греческий квартал,  где расположен  дом
Гурджиева;  по  внешнему виду этот  квартал наи-  менее интересен. Татарское
предместье  в оврагах весьма живописно;  но, как  говорят  в  других  частях
города, место это довольно опасно.

     Не  знаю, что осталось  от  Александрополя после  всех  этих автономий,
республик,  федераций и  т.п. Пожалуй, я  бы мог поручиться только за вид на
Арарат.
 
 

     Я почти не видел Гурджиева одного,  и мне редко  удавалось поговорить с
ним. Много времени он проводил  с отцом и матерью. Мне очень понравилось его
отношение  к  отцу,  исполненное  необыкновенной  предупредительности.  Отец
Гурджиева  был  крепкий  старик  среднего  роста,  в каракулевой  шапке и  с
неизменной трубкой во рту. Трудно было поверить, что ему уже за восемьдесят.
По-русски он говорил очень плохо.  Но с Гурджиевым он, бывало,  разговаривал
по  несколько  часов;  и мне  нравилось наблюдать, как Гурджиев слушает его,
иногда  немного  посмеиваясь,  но,  очевидно,  ни на  минуту не  теряя  нити
разговора  и  поддерживая его вопросами и  замечаниями. Старик, по-видимому,
наслаждался этими  разговорами, и Гурджиев посвящал ему все  свое  свободное
время  и  не  только  не выказывал  ни  малейшего нетерпенья. но,  наоборот,
постоянно проявлял большой интерес к тому, что говорил ему старик. Даже если
его  поведение частично было игрой, оно не  могло  быть целиком  наигранным,
иначе  в нем  не  было  бы никакого  смысла.  Меня  очень  заинтересовало  и
привлекло это явное выражение чувств со стороны Гурджиева.
 
 

     Всего  я  провел в Александрополе около  двух  недель.  Наконец  в одно
прекрасное утро  Гурджиев сказал, что через два дня мы поедем в Петербург, и
вот мы отправились в путь.

     В  Тифлисе  мы  видели  генерала  С., который  одно время посещал  нашу
петербургскую группу; мне показалось, что разговор с ним дал Гурджиеву новый
взгляд на общее положение дел и заставил кое в чем изменить свои планы.

     Припоминаю  интересный  разговор  с Гурджиевым по пути  из  Тифлиса, на
одной  из  небольших станций между  Баку  и Дербентом,  где  наш поезд долго
стоял, пропуская поезда "товарищей" с кавказского фронта.  Было очень жарко;
в  полуверсте сверкало  Каспийское море;  вокруг  нас не  было ничего, кроме
блестящей гальки, да в отдалении виднелись силуэты двух верблюдов.

     Я стремился  вызвать  Гурджиева на разговор  о ближайшем будущем  нашей
работы. Мне хотелось понять, что он собирается делать и чего хочет от нас.

     -  События против нас,  - сказал  я.  - Совершенно очевидно, что  среди
этого массового безумия делать что-то невозможно.

     - Именно сейчас это только и возможно, - возразил Гурджиев, - и события
вовсе не против нас. Просто они движутся чересчур  быстро, в этом  вся беда.
Но  подождите пять  лет.  и  вы  сами  увидите,  как  то,  что  сегодня  нам
препятствует, окажется для нас полезным.

     Я не  понял,  что этим хотел сказать Гурджиев. Ни через пять, ни  через
пятнадцать  лет мне это не стало яснее. С точки зрения  "фактов" было трудно
представить   себе,  каким  образом  нам  могут  помочь   события,  присущие
гражданской войне:  убийства,  эпидемии,  голод,  всеобщее одичание  России,
бесконечная ложь европейских политиков и  общий  кризис,  оказавшийся  явным
результатом этой лжи.

     Но если  смотреть на все не с  точки зрения "фактов", а с  точки зрения
эзотерических принципов, тогда мысль Гурджиева становится более понятной.

     Почему этих идей раньше не было? Почему мы не получили их  тогда, когда
Россия существовала, а Европа была  удобным и приятным местом, "заграницей"?
Здесь, вероятно, и  лежит разгадка непонятного  замечания Гурджиева.  Почему
этих  идей  не было? Видимо, как раз  потому,  что  они могут прийти в такое
время,  когда  внимание  большинства  людей  отвлечено   в  каком-то  другом
направлении, и  эти  идеи  могут достичь  только тех,  кто их ищет.  С точки
зрения  "фактов" я был  прав, и ничто не могло нам помешать сильнее, чем эти
"события". Вместе с тем, вероятно, именно  "события" позволили  нам получить
то, что мы имеем.
 
 

     В моей памяти остался еще один  разговор во время этой поездки. Однажды
поезд задержался на какой-то станции, и  наши соседи гуляли  по платформе. Я
задал Гурджиеву  вопрос,  на  который сам не мог  ответить и который касался
деления  личности  на  "я" и "Успенского", - как усилить чувство "я"  и  его
деятельность?

     -  С этим ничего  не  поделаешь, - сказал Гурджиев. Это должно прийти в
результате  всех  ваших  усилий  (он  подчеркнул  слово  "всех").  Возьмите,
например, себя. В  настоящее время вы должны чувствовать свое "я" иначе, чем
раньше. Постарайтесь спросить себя, замечаете вы разницу или нет.

     Я  попробовал  "почувствовать  себя", как  нам показывал  Гурджиев,  но
вынужден был ответить, что не замечаю  никакой разницы  по сравнению с  тем,
как чувствовал раньше.

     - Это придет, - сказал Гурджиев. -  И когда  придет, вы это узнаете. Не
сомневайтесь в том, что это возможно. Ваше ощущение совершенно переменится.

     Позднее я понял, о чем он говорил, о каких чувствах, о каких переменах.
Но я начал замечать это лишь через два года после описанного разговора.
 
 

     На  третий  день  нашего  путешествия из  Тифлиса,  когда поезд ждал  в
Моздоке  отправления, Гурджиев сказал нам (нас  было четверо), что я  должен
ехать в Петербург один, а  он  со спутниками сделает остановку в Минеральных
Водах и поедет в Кисловодск.

     - Сделайте остановку в Москве, затем езжайте  в Петербург, - сказал  он
мне.  - Скажите всем нашим  в Москве и Петербурге, что я начинаю здесь новую
работу.  Желающие работать со мной могут приехать. Советую вам  долго там не
оставаться.
 
 

     В Минеральных Водах  я  распрощался с Гурджиевым  и  его  спутниками  и
отправился дальше один.

     Было ясно,  что от моих планов уехать за границу ничего не осталось. Но
это меня  более  не беспокоило.  Я  не  сомневался  в том, что нам  придется
пережить  очень  трудные  времена,  но  сейчас для меня это было  неважно. Я
понял, чего боялся  - не реальных опасностей, а  глупого  поступка,  т.е. не
уехать  вовремя, когда я  прекрасно  знаю, что  нас  ожидает.  Теперь всякая
ответственность перед самим собою как будто была  с меня снята. Я не изменил
своего мнения, я  мог  сказать, как  и  прежде,  что оставаться  в России  -
безумие.  Но  мое  отношение к подобному  образу  действий  было  совершенно
безразличным. Решение было не моим.

     Я ехал все  еще по-прежнему, один в купе  первого класса. Около  Москвы
меня заставили доплатить  за билет, потому что  место было заказано  на одно
направление,  а билет на другое. Иными словами, все шло так,  как следовало.
Однако  газеты,  купленные мною  по  пути, пестрели новостями о стрельбе  на
улицах Петербурга. Теперь в толпу стреляли большевики: пробовали свою силу.
 
 

     К тому времени подлинное положение вещей начало определяться. На  одной
стороне  находились большевики, которые  еще  не  вполне представляли  себе,
какой  невероятный  успех  их  ожидает,  но  уже   почувствовали  отсутствие
сопротивления и  действовали  все  более и  более дерзко.  На другой стороне
находилось  второе "временное  правительство", в  котором  многие  серьезные
люди, понимавшие положение, пребывали на второстепенных постах, зато главные
посты занимали ничтожные болтуны и демагоги. Затем была еще и интеллигенция,
сильно  пострадавшая в результате  войны,  а также остатки прежних  партий и
военные круги. Все эти течения, в свою очередь, делились на две группы. Одна
из них,  невзирая  на  все  факты  и  требования  здравого  смысла,  считала
возможными   мирные   переговоры   с   большевиками,   которые  очень  хитро
воспользовались этим, постепенно завоевывая одну позицию за другой.  Другая,
понимая  невозможность каких бы то ни было переговоров с большевиками, была,
тем не менее, разъединена и не выступала активно и открыто.

     Народ безмолвствовал, хотя, пожалуй, никогда за всю историю России воля
народа  не  была так ясно  выражена.  И эта воля  заключалась в  том,  чтобы
прекратить войну!

     Кто  мог  прекратить  войну? Это  был  главный  вопрос  дня.  Временное
правительство  на  это   не  решалось;  от  военных  кругов  такое  решение,
естественно, исходить не могло.  Но власть  неизбежно  должна была перейти к
тому, кто первым произнесет  слово  "мир". И, как это часто  бывает в  таких
случаях, верное  слово раздалось с  неверной стороны: слово "мир" произнесли
большевики.  Прежде  всего  потому, что  им  было совершенно все  равно, что
говорить. У них не  было ни малейшего намерения платить по векселям, поэтому
они  могли  подписывать  их  сколько  угодно.  В  этом  заключалось  главное
преимущество большевиков, их главная сила.

     За всем  этим  скрывалось еще и  другое:  разрушать всегда  легче,  чем
созидать. Насколько легче поджечь дом, чем его построить!

     Большевики были носителями разрушения. Ни тогда, ни впоследствии они не
могли быть ничем  иным,  несмотря на  все свое  хвастовство, несмотря на всю
поддержку своих открытых и тайных друзей. Они могут только разрушать  - и не
столько  даже своими делами, сколько самим своим существованием, разлагающим
и   разрушающим   все  вокруг  них.  Это   особое   свойство  объясняло   их
приближающуюся победу и все, что случилось гораздо позже.

     Мы смотрели  на вещи с точки зрения системы и могли  увидеть  не только
то,  что все случается, но и  как это случается, т.е. как легко все  катится
под гору и разбивается, как только сделан хоть один толчок.
 
 

     Я не  остановился в Москве; но мне  удалось повидать несколько человек,
пока я ожидал  вечернего поезда  в Петербург, и  я передал им то, что сказал
Гурджиев.  Затем  я уехал в Петербург, где передал его послание членам наших
групп.

     Через двенадцать дней я снова был на Кавказе. В Пятигорске я узнал, что
Гурджиев живет не в Кисловодске, а в  Ессентуках; и через два часа уже был у
него в небольшом доме на Пантелеймоновской улице.

     Гурджиев подробно  расспросил  меня  обо всем,  что я видел, о том, что
сказал каждый, кто должен приехать, а  кто нет и т.д. Назавтра приехали  еще
трое,  последовавшие за  мной из Петербурга, потом  еще  двое и т.д.  Всего,
кроме меня и Гурджиева, собралось двенадцать человек.

ГЛАВА 17

     Август  1917 года.  - Шесть недель в Ессентуках.  - Гурджиев раскрывает
план работы в целом. - "Школы настоятельно необходимы". -  "Сверхусилие".  -
Согласованность  центров. -  Главная трудность работы над собой. - Человек -
раб своего тела. - Трата энергии вследствие ненужного напряжения мускулов. -
Гурджиев  показывает   упражнения  для  управления   мускулами   и  для   их
расслабления. -  Упражнение  "стой".  - Требования к  упражнению  "стой".  -
Гурджиев рассказывает об одном случае с упражнением "стой" в Средней Азии. -
Влияние  упражнения  "стой" в Ессентуках.  - Привычка к разговорам.  -  Опыт
поста.  -  Что  такое  грех?  - Гурджиев показывает упражнения  на внимание.
Эксперимент с дыханием. -  Понимание трудностей  пути. Необходимость больших
знаний, усилий и помощи. - Нет ли какого-нибудь пути за пределами "путей"? -
"Пути"   как  помощь,   которая   дается  людям   в  соответствии  с  типом.
"Субъективные"  и   "объективные"  пути.  -  Обыватель.  Что  значит   "быть
серьезным"? - Только одна  вещь является  серьезной. - Как достичь подлинной
свободы. - Трудный вопрос о рабстве и повиновении.  - Чем готов пожертвовать
человек?  - Сказка  о  волке и овцах.  -  Астрология и типы. Демонстрация. -
Гурджиев объявляет о роспуске группы. Последняя поездка в Петербург.
 
 

     Я всегда испытываю странное чувство, когда  вспоминаю  этот  период. На
этот раз мы провели  в Ессентуках около шести  недель. Однако сейчас мне это
кажется   совершенно   невероятным.   Всякий   раз,   когда   мне  случается
разговаривать с кем-то из бывших  там, они с трудом могут поверить, что  все
пребывание  в Ессентуках длилось шесть недель. Даже в шесть  лет трудно было
бы найти место для всего, связанного с этим временем, - до такой степени оно
было заполнено.

     Половина всех собравшихся, в том числе и я, жили все это время вместе с
Гурджиевым, в  небольшом домике на  окраине  станицы; другие  приходили туда
утром  и  оставались  до позднего  вечера. Ложились  спать мы очень  поздно,
вставали  очень  рано, спали  часа четыре, от силы пять.  Мы  выполняли  всю
домашнюю работу, а остальное время было заполнено упражнениями, о  которых я
расскажу позже.  Несколько  раз Гурджиев устраивал экскурсии  в  Кисловодск,
Железноводск, Пятигорск, на Бештау и т.д.

     Гурджиев  надзирал  за  кухней  и часто сам готовил  обед.  Он оказался
замечательным поваром и знал сотни  удивительных восточных блюд. Каждый день
у нас  был  обед в стиле какой-нибудь  восточной страны;  мы  ели тибетские,
персидские и другие блюда.

     Я не  пытаюсь  описать все,  что происходило  в  Ессентуках: для  этого
потребовалась  бы  целая книга. Гурджиев вел нас быстрым шагом, не  теряя ни
минуты.  Многое  он  объяснял  во  время  наших прогулок под  звуки  музыки,
игравшей в Ессентукском парке, и среди домашней работы.

     В общем,  во время  нашего  краткого  пребывания в  Ессентуках Гурджиев
развернул перед нами план работы в  целом. Мы  увидели начало всех  методов,
всех идей, их звенья, связи, направление.  Многое осталось для  нас неясным,
многое мы поняли неверно,  в  противоположном смысле; но, во  всяком случае,
нам   были   даны  некоторые   общие   положения,  которыми   мы   могли  бы
руководствоваться впоследствии. -

     Идеи, которые нам довелось к этому  времени  узнать, подвели нас к ряду
вопросов,  связанных  с  практическим  пониманием  работы  над  собой;  они,
естественно, вызвали многочисленные обсуждения среди членов нашей группы.

     Гурджиев всегда участвовал  в этих дискуссиях и объяснял разные аспекты
организации школ.

     - Школы настоятельно необходимы,  - сказал он однажды, - прежде  всего,
из-за сложной  организации  человека. Человек  неспособен к продолжительному
наблюдению за  своей личностью, т.е. за всеми ее различными  сторонами.  Это
может  сделать  только школа, школьные методы, школьная  дисциплина; человек
чересчур  ленив;  многое  он будет делать без  должной  напряженности или же
вообще  ничего  не станет делать, воображая при этом, что  нечто  делает. Он
будет  напряженно  работать   над  чем-нибудь  таким,  что  не  нуждается  в
напряженности,  и  пропустит  те  моменты,  где  эта  напряженность  насущно
необходима.  Человек  щадит  себя;  он  боится  сделать  что-то  неприятное.
Самостоятельно  он никогда не достигнет  необходимой интенсивности в работе.
Если вы наблюдали за собой, вы согласитесь с этим. Когда человек ставит себе
какую-то задачу, он очень скоро начинает потакать себе, стараясь дать на эту
задачу простейший  ответ и т.д. Это  не  работа. В работе учитываются только
сверхусилия, т.е.  усилия,  превышающие  нормальные,  необходимые; а обычные
усилия в счет не идут.

     - Что значит "сверхусилие"? - спросил кто-то.

     - Это усилие, превосходящее то, которое требуется для достижения данной
цели, - отвечал Гурджиев. - Вообразите, что я  шел пешком целый день и очень
устал.  К  тому  же  стоит  плохая погода,  холодно, льет  дождь.  Вечером я
прихожу,  домой, пройдя, скажем, сорок верст. Дома готов  ужин, так  тепло и
уютно. Но вместо того) чтобы сесть за ужин, я вновь выхожу  под дождь, чтобы
пройти  по дороге еще  три  версты и лишь потом вернуться домой. Это и будет
сверхусилие.  Когда  я  шел домой,  я совершал обычное  усилие, которое не в
счет. Я шел домой; холод, голод - все это подгоняло меня. А во втором случае
я иду потому, что сам решил идти. Подобного  рода сверхусилия становятся еще
труднее,  когда  я  решаю  идти  не  сам, а  повинуюсь  учителю,  который  р
непредвиденный момент требует от меня свершения новых усилий, когда я решил,
что на сегодня усилий хватит.

     "Другая форма  сверхусилия - это  выполнение какой-либо работы  в более
быстром  темпе, чем требует характер этой работы. Вы делаете что-то, скажем,
моете полы или колете дрова. Это работа на час. Сделайте ее за полчаса - это
и будет сверхусилием.

     "Но  в  обычной практике  человек  не способен  на  последовательные  и
длительные  сверхусилия.  Для  того,  чтобы их  совершать,  необходима  воля
другого человека, которой чужда жалость и которая обладает методом.

     "Если бы человек мог работать над собой, все было бы просто, и школы не
требовались  бы. Но  он на  это  неспособен, и  причины лежат глубоко  в его
природе.  Я на  мгновение оставлю  его неискренность по  отношению к  самому
себе, постоянную ложь и т.д. и рассмотрю только разделение центров. Одно это
уже делает  невозможным ведение человеком самостоятельной работы  над собой.
Вы должны понять, что три  главные центра  -  мыслительный, эмоциональный  и
двигательный  -  связаны  друг  с другом и у  нормального человека  работают
согласованно.  Их  согласованность и представляет главную трудность в работе
над   собой.   Что  означает  такая  согласованность?   Она   означает,  что
определенная  работа мыслительного  центра связана  с  определенной  работой
эмоционального и двигательного центров, т.е. известного рода мысли неизбежно
связаны  с  известного рода эмоциями или душевным состоянием, и с известного
рода  движениями или  положением тела; одно  вызывает  другое;  определенные
эмоции  или  душевные  состояния, вызывают определенные мысли  и движения, а
определенные движения или позы вызывают определенные эмоции и так далее. Все
связано, и одно не может существовать без другого.

     "Теперь  представьте  себе,  что  человек решает думать  по-новому.  Но
чувствует он  по-старому. Вообразите, что  ему  неприятен  Р. (он указал  на
одного из присутствующих). Неприязнь к Р. немедленно вызывает  старые мысли,
и он забывает о своем решении думать по-новому. Или, предположим, он  привык
курить,  когда  задумывается.  Это  двигательная привычка. Он решает  думать
по-новому, но закуривает сигарету -  и  думает по-старому, даже  не  замечая
этого.  Привычное  движение - зажигание сигареты  - повернуло  его  мысли по
старому  пути.  Вы  должны  помнить, что  человек  не  может  самостоятельно
избавиться от этой согласованности. Здесь нужна воля другого человека, нужна
палка. Единственное, что  может делать человек  на  известной ступени, желая
работать  над  собой,  -  это  повиноваться. Самостоятельно он ничего  не  в
состоянии сделать.

     "Более, чем в чем-либо ином,  он нуждается в  постоянном  руководстве и
повиновении;  за  ним  нужно наблюдать.  Он  не  может  наблюдать  за  собой
постоянно. Кроме того,  он нуждается в определенных правилах, для выполнения
которых необходимо,  во-первых, некоторого рода вспоминание себя; во-вторых,
их  выполнение  помогает в борьбе  с привычками.  Всего  этого  человек  сам
сделать  не может.  В жизни  все  устроено  слишком  удобно,  и  это  мешает
работать. В школе человек находится среди других людей, которые  попали туда
не по его выбору, с которыми может оказаться очень трудно жить и работать; в
школе обычно бывают неудобные и непривычные условия.  Это создает напряжение
между  ним и другими; такое напряжение необходимо, потому что оно постепенно
сглаживает острые углы.

     "Далее,  правильно  организовать работу над двигательным центром  можно
только   в   школе.  Как   я  уже  говорил,  неправильная,  независимая  или
автоматическая работа двигательного центра лишает опоры другие центры, и они
невольно  следуют за двигательным  центром. Поэтому единственная возможность
заставить  другие  центры работать по-новому  нередко состоит в  том,  чтобы
начать с двигательного  центра, т.е.  с тела. Ленивое, автоматичное,  полное
глупых привычек тело прекращает любую работу.

     - Но существуют теории, -  сказал один  из  нас, -  о том,  что человек
должен  развивать  духовную  и  моральную  сторону  своей природы; добившись
результатов в этом направлении, он не будет встречать препятствий со стороны
тела. Возможно это или нет?

     - Да и нет, - сказал  Гурджиев. - Все дело в одном "если". Если человек
достигнет   совершенства   в  моральной  и  духовной  природе,  не  встречая
препятствий   со   стороны  тела,  тело   не  будет  мешать  его  дальнейшим
достижениям.  Но,  к  несчастью, этого никогда не бывает,  потому  что  тело
мешает с первого же шага, мешает своим  автоматизмом, своей привязанностью к
привычкам, но  более всего  своим  неправильным функционированием.  Развитие
моральной  и  духовной  природы  без  помех  со  стороны  тела  теоретически
возможно, но  это справедливо лишь в  случае  идеальной  работы тела. А  кто
может сказать, что его тело работает идеально?

     "Кроме того, в  самих словах "моральный" и "духовный" скрывается обман.
Я  уже нередко объяснял раньше,  что, говоря о машинах, нельзя начинать с их
"моральности"  или  "духовности";  нужно  начинать  с  их механичности  и  с
законов,  управляющих этой  механичностью. Бытие человека  номер один, номер
два и номер три - это бытие машин, которые могут перестать быть машинами, но
все же не перестали быть ими."

     - Но разве невозможно  на волне  эмоций сразу же  перенестись на другой
уровень бытия? - спросил кто-то.

     - Не знаю, - ответил  Гурджиев, -  мы опять  говорим  на разных языках.
Волна  эмоций  необходима,  но  она  не  в  состоянии изменить  двигательные
привычки; сама по себе она  не заставит  центры работать правильно, если эти
центры всю  жизнь работали неправильно. Чтобы изменить  и исправить все это,
требуется  особенная,  длительная  работа. Тогда  вы  и говорите:  перенести
человека на другой уровень бытия. Но с этой точки зрения человек для меня не
существует.  Есть  сложный  механизм из  множества  сложных  частей.  "Волна
эмоций" появляется в одной его части, а другие части, возможно, не  будут ею
затронуты. В машине невозможны никакие чудеса. Уже одно  то, что эта  машина
способна  измениться, достаточно чудесно. А вы хотите,  чтобы  были нарушены
все законы.

     -  А как  же разбойник на кресте? - спросил кто-то из присутствующих. -
Есть в этом что-то или нет?

     - Это совсем другое дело, - возразил Гурджиев, - и здесь иллюстрируется
совсем иная идея. Во-первых, дело происходило на кресте, т.е.  среди ужасных
страданий,  подобных которым обычная  жизнь  не знает;  во-вторых,  в момент
смерти. Речь идет о последних мыслях  и  чувствах человека.  В обычной жизни
они проходят, сменяясь  другими, привычными мыслями. В  жизни не  может быть
продолжительной волны эмоций, поэтому она и не может вызвать перемену бытия.

     "И далее,  нужно понять,  что мы говорим  не об исключительных случаях,
которые  могут  возникнуть, а могут и не возникнуть, а об общих принципах, о
том, что  случается с человеком ежедневно.  Обычный человек, даже если  он и
придет к пониманию необходимости работы  над собой, остается рабом  тела. Он
раб не только известной и видимой  деятельности тела, но и раб его невидимой
и неизвестной  деятельности,  и как раз именно она держит его в  подчинении.
Поэтому когда  человек решил бороться за свободу, он в первую очередь должен
бороться с собственным телом.

     "Сейчас я укажу вам только на один аспект функций тела, который в любом
случае необходимо  регулировать. Пока эта  функция  осуществляется  неверно,
никакая  иная  работа,  моральная  или  духовная,  не  в  состоянии  вестись
правильно.

     "Вспомните,  как мы  говорили  о  работе  "трехэтажной  фабрики",  и  я
указывал  вам, что большая  часть энергии.  производимой фабрикой,  тратится
бесполезно;  среди  всех прочих  трат,  энергия расходуется  и  на  ненужное
мускульное напряжение. Это ненужное мускульное  напряжение пожирает огромное
количество энергии,  и  при работе над  собой необходимо  обращать  внимание
прежде всего на это.

     "Говоря о работе фабрики вообще, нужно обязательно установить, что  нам
необходимо  прекратить бесполезную трату  энергии  еще до того, как появится
какой-нибудь смысл в увеличении продукции. Если продукция увеличится,  когда
эта  бесполезная  трата  еще  не остановлена и ничего  не  сделано, чтобы ее
остановить,  производимая  новая  энергия  будет  лишь  увеличивать ненужную
растрату сил, и это может  даже вызвать нездоровые явления. Поэтому одной из
первых вещей, которые человек должен освоить до какой-либо физической работы
над собой, является уменье наблюдать и  чувствовать  мускульное напряжение и
быть способным при необходимости  расслаблять мускулы, т.е. освобождаться от
их ненужного напряжения."

     В  этой  связи Гурджиев  показал нам множество разнообразных упражнений
для  управления мускульным напряжением, а также  некоторые позы,  принятые в
школах при молитве или созерцании; человек может принять эти позы лишь в том
случае, если он научится освобождать мускулы от ненужного напряжения.  Среди
них была  так называемая "поза Будды" со ступнями на бедрах, а также другая,
еще более  трудная поза, которую он выполнял в  совершенстве, а мы подражали
ей  весьма  приблизительно. Для  выполнения этой позы  Гурджиев,  разувшись,
становился на колени, после чего садился на пятки, тесно прижав ноги одна  к
другой. Даже просто усидеть таким образом на пятках  более  одной-двух минут
было очень  трудно.  Затем он  поднимал  руки  и, держа их  на  уровне плеч,
медленно наклонялся назад и ложился на пол, причем ноги, согнутые в коленях,
оставались поджатыми под тело. Пролежав в такой позе некоторое время, он так
же медленно, с вытянутыми в  стороны руками, поднимался с пола,  потом опять
ложился и так далее.

     Он  дал нам много упражнений для постепенного расслабления тела и  всех
его  мускулов, начинавшихся  всегда с мускулов  лица,  а также упражнений на
"ощущение" рук,  ног,  пальцев и  так далее.  Фактически  идея  расслабления
мускулов не новая; но объяснение Гурджиева о  том, что расслабление мускулов
тела необходимо начинать с мускулов лица, было для меня новым; я не встречал
его ни в книгах по "йоге", ни в литературе по физиологии.

     Очень интересным было  упражнение, которое  Гурджиев называл  "круговым
ощущением".  Человек  лежит  на  полу  плашмя.  Расслабив  все  мускулы,  он
полностью сосредоточивает затем  внимание  на стремлении почувствовать  свой
нос. Достигнув этого, он переносит внимание на ухо и старается почувствовать
его; когда и это достигнуто, переключает внимание на правую ступню, затем на
левую, на левую кисть, оттуда на левое ухо, опять на нос и так далее.

     Все  это  крайне меня  интересовало,  потому что  некоторые проведенные
ранее  эксперименты  давно  привели  меня   к  заключению,   что  физические
состояния,  связанные с  новыми  психическими  переживаниями,  начинаются  с
чувства пульса  во всем  теле; в  обычных условиях  мы  этого не ощущаем.  В
данном же случае пульс ощущается сразу во всех частях тела как один  удар. В
моих собственных  опытах чувство пульса во всем теле  вызывалось,  например,
определенными     дыхательными    упражнениями,    связанными    с    постом
продолжительностью в несколько дней. В своих опытах я не пришел к каким-либо
результатам: но у  меня возникло глубокое убеждение,  что контроль над телом
начинается  с приобретения контроля над пульсом. Получив на  короткое  время
возможность регулировать, ускорять или замедлять  пульс, я мог замедлять или
ускорять сердцебиение,  а это,  в  свою  очередь, привело к очень интересным
психологическим  результатам.  Я,  в  общем,  понял,  что  управление  телом
осуществляется не сердечными мускулами,  а  зависит от управления пульсом т.
н. "большого", или "второго", сердца. Гурджиев многое объяснил мне,  указав,
что  управление "вторым сердцем" зависит от управления мышечным напряжением,
и что это управление не дается нам, главным образом,  из-за неправильного  и
нерегулярного напряжения разных групп мышц.

     Начав упражнения по расслаблению мускулов, некоторые члены нашей группы
достигли очень  интересных результатов. Так, один из них неожиданно научился
расслаблением  мускулов   устранять  сильные  невралгические  боли  в  руке.
Расслабление мускулатуры  имело также огромное значение для хорошего сна,  и
те, кто серьезно выполняли упражнения по  расслаблению, вскоре отметили, что
их сон становится более глубоким и им достаточно для него меньшего времени.

     В  этой  связи  Гурджиев показал  нам  совершенно новое  упражнение; он
утверждал, что без него невозможно подчинить себе свою двигательную природу.
Это упражнение называлось "стой!"

     -  Каждая раса, - говорил он,  - каждый народ,  эпоха,  страна,  класс,
профессия имеют определенное количество поз и движений. Эти движения и позы,
как нечто наиболее постоянное и неизменное  в  человеке, контролируют  сферу
его  мышления и чувств.  Но  человек  вовсе  не  пользуется  всеми  позами и
движениями,   которые   для   него   возможны.  В   соответствии   со  своей
индивидуальностью он отбирает лишь некоторое  количество доступных ему поз и
движений, так что его индивидуальный репертуар очень ограничен.

     "Характер  движений и  поз  в каждую  эпоху, в каждой  расе и  в каждом
классе неразрывно связан с определенными формами мышления и чувства. Человек
не в  состоянии изменить образ  своего мышления, пока не  изменил репертуара
поз и движений.  Формы  движения мысли и  чувства  можно  назвать  позами  и
движениями мысли и чувства. Каждый человек обладает определенным числом  поз
и движений  мысли и  чувства, более того,  позы, соответствующие  движениям,
мышлению, чувству,  связаны у человека одна с другой, и он не способен выйти
за пределы  своего репертуара поз мышления и  чувства,  если не изменит свои
двигательные позы. Анализ мыслей и чувств человека, изучение его дыхательных
функций,  проводимые особым образом, доказывают.  что любое наше  намеренное
или  непроизвольное движение есть  бессознательный переход  от одной позы  к
другой, причем обе являются одинаково механическими.

     "Наивно утверждать, что наши движения намеренны. Все они автоматичны. И
наши  мысли   и  чувства  также  автоматичны.  Автоматизм  мыслей  и  чувств
определенно связан  с  автоматизмом движений,  и изменить  одно  без другого
невозможно.  Таким образом, если внимание человека сосредоточено, скажем, на
изменении автоматизма мыслей,  его привычные  движения  и позы мешают новому
ходу мыслей, привязывая их к старым ассоциациям.

     "В  обычных  условиях мы  не  имеем  понятия  о  том, как  сильно  наши
мыслительные, чувствительные и  двигательные функции зависят одна от другой,
хотя  знаем, насколько  наши настроения и эмоциональные состояния зависят от
движений  и поз.  Если человек принимает позу,  которая соответствует у него
чувству  печали  или  подавленности,   тогда  спустя  некоторое   время   он
обязательно почувствует печаль или подавленность. Страх, отвращение, нервное
возбуждение или, напротив,  спокойствие можно создать намеренным  изменением
позы.  Но поскольку любая человеческая  функция, мыслительная, эмоциональная
или двигательная, имеет свой определенный репертуар  и  все они находятся  в
постоянном  взаимодействии,  человек не в состоянии  выйти из заколдованного
круга своих поз.

     "Даже если человек  поймет  это  и  попытается бороться  против  такого
положения, этого окажется недостаточно. Вы. должны усвоить, что человеческая
воля  пригодна лишь для  того,  чтобы  на  короткое  время  управлять  одним
центром. Но два другие центра препятствуют этому, и воли человека не хватает
на то, чтобы управлять тремя центрами.

     "Чтобы  противодействовать  этому  автоматизму и  постепенно  научиться
управлять  позами и движениями в разных центрах, существует одно специальное
упражнение.  Оно  заключается в  следующем.  По  предварительно условленному
знаку  или слову учителя все ученики,  которые видят или слышат  его, должны
немедленно прекратить  свои  движения,  что  бы  они  ни делали, и  замереть
неподвижно в той позе, в какой их застал  сигнал.  Они  не только  не должны
двигаться. но  им необходимо удерживать взор  на том самом месте, на которое
он был  устремлен в момент сигнала, сохранять улыбку на лице, если она была,
держать рот открытым,  если  они разговаривали, сохранять в точности прежнее
выражение лица и положение всего тела, в каком их застал сигнал. В состоянии
"остановки" человек должен также приостановить  поток мыслей и сосредоточить
свое внимание  на  том, чтобы сохранить напряжение мускулов в разных  частях
тела в одном положении и непрерывно наблюдать за этим напряжением, переводя,
так  сказать,  свое  внимание  с  одной  части  тела  на  другую. Он  должен
оставаться в таком положении и  в таком состоянии до  тех  пор, пока  другой
заранее условленный сигнал не разрешит ему принять обычную позу или пока  он
не упадет  от утомления, неспособный  сохранять такое положение.  Но  он  не
имеет права ничего в нем менять - ни взгляда, ни точки опоры  - ничего! Если
он не  в состоянии удержаться стоя, он должен упасть, - но опять-таки упасть
как  мешок,  не стремясь предохранить  себя от  удара. Точно так же, если он
что-то  держал  в  руках, он должен держать эту вещь так долго, как  сможет,
пока руки не откажутся  ему повиноваться и  предмет  не упадет, что не будет
поставлено ему в вину.

     "Долг учителя - следить  за тем, чтобы во время падения или непривычной
позы  ученик  не  причинил себе повреждений,  в связи  с чем  ученики должны
полностью довериться учителю и не думать ни о каких опасностях.

     "Идея такого упражнения и его результаты могут  быть  весьма  различны.
Прежде  всего рассмотрим его с  точки зрения  изучения движений и  поз.  Это
упражнение  позволяет  человеку  выйти  из   круга  автоматизма;   без  него
невозможно обойтись, особенно в начале работы над собой.

     "Свободное  от  механичности  изучение  самого себя  возможно  только с
помощью  упражнения типа  "стой!"  под  руководством  понимающего его  смысл
человека.

     "Попытаемся проследить, что из этого получится. Человек идет, сидит или
работает и вдруг слышит сигнал. Начатое  движение прервано этим  неожиданным
сигналом, командой "стой!". Тело его делается неподвижным и замирает посреди
перехода  от одной позы к другой в таком положении, в  каком  этот человек в
обычной  жизни никогда долго не бывает. Почувствовав себя в  этом положении,
т.е.  в непривычной  позе, человек  невольно смотрит  на  себя с новой точки
зрения, видит и наблюдает себя по-иному. В этой  непривычной позе  он  может
думать  по-новому,  по-новому чувствовать,  по-новому узнавать  себя.  Таким
образом  разбивается  круг  старого  автоматизма.  Тело  напрасно  старается
принять  привычное удобное положение - воля человека, приведенная в действие
волей учителя, препятствует этому. Борьба идет не на  жизнь, а на смерть, но
в данном случае  воля способна победить.  Это упражнение вместе со всем, что
было сказано, представляет собой упражнение вспоминания себя. Человек должен
помнить  себя, чтобы не пропустить  сигнал: он должен помнить себя, чтобы  с
Первой  же  минуты  не  принять удобного положения; он  должен помнить себя,
чтобы следить за  напряжением  мускулов  в разных частях тела, за выражением
лица,  за  направлением  взгляда  и так далее. Он  должен помнить себя и для
того,  чтобы преодолеть боль  от  непривычного  положения рук, ног  и спины,
которая иногда может оказаться  очень значительной, и не бояться упасть  или
уронить  себе на ноги что-нибудь тяжелое.  Достаточно  на  мгновение  забыть
себя,  и тело само собой, почти незаметно примет более  удобное  положение -
перенесет вес с одной ноги на другую, ослабит напряжение некоторых  мускулов
и тому  подобное. Это  упражнение  является одновременно  упражнением  воли,
внимания, мыслей, чувств и двигательного центра.

     "Нужно помнить,  что для введения в действие  достаточно  сильной воли,
способной  удержать  человека  в  непривычном для него положении,  необходим
внешний приказ, или команда  "стой!". Человек  не в  состоянии сам дать себе
эту  команду.  Причина  этого,  как  я  уже  сказал, в  том, что  соединение
непривычного  мышления,   чувств  и  поз,  связанных  с  движением,  сильнее
человеческой  воли. Команда  "стой!", которая по  отношению  к  двигательным
позам  исходит  извне,  становится  на  место  поз, связанных  с мышлением и
чувствами. Эти позы и их  влияние устраняются, так сказать, командой "стой!"
- и в подобном случае позы, связанные с движением, повинуются воле."
 
 

     Вскоре Гурджиев в самых разных обстоятельствах начал вводить в практику
"стой!" - как мы называли это упражнение.

     Прежде  всего  Гурджиев   показал   нам,   каким   образом   "замереть,
остановиться как вкопанному"  по команде "стой!", стараясь  не двигаться, не
глядеть по сторонам, что бы ни происходило, не отвечать ни на какие вопросы,
например, если у вас что-то просят или в чем-то несправедливо обвиняют.

     - Упражнение "стой!" считалось в школах священным, говорил он. - Никто,
кроме учителя  или назначенного им лица,  не мог  отдать команду "стой!", не
имел  на это  права.  Упражнение  "стой" не могло быть  предметом  игры  или
упражнений  среди  учеников.  Вам неизвестно,  в какой  позе может оказаться
человек.  Если  вы не  способны  чувствовать за  него. вы не  узнаете, какие
мускулы  у  него напряжены и  насколько сильно;  между  тем,  если не  снять
трудное напряжение, это может вызвать разрыв какого-нибудь важного сосуда, а
иногда даже мгновенную смерть.  Поэтому только человек, уверенный в том, что
он знает, что делает, может позволить себе дать команду "стой!".

     "Вместе  с  тем, "стой!"  требует  безусловного повиновения без  всяких
колебаний или сомнений, это превращает упражнение в непременную методику для
изучения школьной  дисциплины.  Школьная  дисциплина есть  нечто  совершенно
отличное, например, от воинской  дисциплины. Там все делается механически, и
чем механичнее, тем лучше. Здесь же  все должно быть сознательным,  ибо цель
заключается в пробуждении сознания. И для многих  людей школьная  дисциплина
гораздо труднее воинской. Там всегда  одно  и то же; здесь всякий  раз нечто
другое.

     "Но  бывают  и очень трудные моменты. Расскажу вам об одном  случае  из
моей собственной  жизни. Это  произошло много  лет назад  в Средней Азии. Мы
разбили палатку  возле  арыка,  т.е.  оросительного  канала,  и трое  из нас
перетаскивали вещи с одного берега арыка на другой, где находилась  палатка.
Вода в  арыке доходила нам до пояса. Я и еще один человек только что вылезли
на берег с вещами и собирались одеваться, а третий еще оставался в воде, так
как что-то уронил  (позднее мы узнали, что топор), и ощупывал дно палкой.  В
этот  момент  мы услышали  из  палатки крик:  "Стой!"  Оба мы  замерли,  как
вкопанные, на берегу. Наш товарищ как раз оказался в  поле нашего зрения. Он
стоял, нагнувшись к воде, и  когда услыхал команду "стой!", так и  остался в
этой позе. Прошла одна или две минуты,  и вдруг мы увидели, что вода в арыке
поднимается:  кто-то, находившийся,  быть может, за полторы  версты  от нас,
открыл шлюз, чтобы пустить  воду по арыкам. Вода  поднималась очень быстро и
скоро  дошла  стоявшему  в  арыке до  подбородка. Мы не  знали,  известно ли
человеку в палатке, что вода прибывает;  мы не могли  крикнуть ему, не могли
повернуть головы,  чтобы  посмотреть, где он находится,  не  могли взглянуть
друг  на  друга.  Я  только слышал, как дышит  мой товарищ. Вода поднималась
очень быстро, и скоро голова человека, стоявшего в воде, оказалась полностью
покрыта  ею. Видна была только поднятая  рука,  которая опиралась на длинный
посох.  Мне  показалось,  что  прошло невероятно  много  времени. Наконец мы
услышали: "Довольно!"  Мы прыгнули вдвоем в ручей и  вытащили  оттуда нашего
друга, который почти задохнулся."
 
 

     Очень скоро мы убедились, что упражнение "стой!" вовсе не шутка. Прежде
всего, оно требовало, чтобы мы постоянно были бдительны, готовы прервать то,
что говорим или делаем; во-вторых, иногда от нас  требовалась выносливость и
особого рода решимость.

     Восклицание "стой!" раздавалось в любое время дня. Однажды мы пили чай,
и  сидевший  напротив  меня П. поднес к  губам  стакан  только  что налитого
горячего чая и дул на него. В это мгновенье мы услышали из соседней комнаты:
"Стой!" Лицо  П. и  его рука, державшая стакан, находились  как  раз  у меня
перед глазами. Я  видел, как  он  побагровел, а маленький мускул около глаза
задрожал. Но П. продолжал держать стакан. Впоследствии он сказал, что пальцы
у него  болели  только  в течение  первой  минуты; потом главное затруднение
состояло в неудобно согнутой  в локте руке, движение  которой  прервалось на
полпути. Но на пальцах у него вздулись пузыри, и потом они долго болели.

     В другой раз команда "стой!" застала 3., который только  что  затянулся
папиросой.  Позже он рассказывал, что никогда  в  жизни не  испытывал ничего
столь неприятного.  Он не мог выдохнуть дым и сидел с глазами, полными слез,
а дым медленно выходил из его рта.
 
 

     Упражнение  "стой!" оказало  огромное  влияние  на  всю  нашу жизнь, на
понимание работы и отношение  к ней. Во-первых, отношение каждого человека к
упражнению очень точно показывало  его  отношение к работе. Люди, пытавшиеся
ускользнуть от работы, избегали и упражнения "стой!". Выходило так, что  они
или не слышали команды, или утверждали, что она относилась не к ним. Или же,
наоборот, они всегда были к ней готовы - не делали неосторожных движений, не
брали в руки  стаканы горячего чая, очень быстро садились и вставали  и тому
подобное. С этим упражнением можно было даже до известной  степени схитрить.
Но,  разумеется, все сразу было видно  и показывало, кто  способен не жалеть
себя,  принимая работу  всерьез, а кто щадит себя и  стремится  применить  к
работе обычные методы,  избегнуть трудностей, "приспособиться". Кроме  того,
упражнение  "стой!"  выявило  людей,  которые  неспособны  были  подчиняться
школьной  дисциплине,  не  желали   ее,  не  принимали  всерьез.   Со   всей
очевидностью мы увидели, что без упражнения "стой!" и других  сопровождавших
его упражнений, чисто психологическими способами ничего не достичь.

     Но последующая работа открыла нам и методы психологического порядка.

     Для большинства  людей главной  трудностью, как это  вскоре выяснилось,
оказалась привычка разговаривать.  Никто  не замечал этой  привычки  у себя,
никто не  мог с ней  бороться, потому что всегда связывал  ее с какой-нибудь
характерной чертой,  которую он считал в себе положительной. То ему хотелось
быть  "искренним", то он желал узнать, что думает другой  человек, то  нужно
было помочь кому-то, рассказывая о себе или  о других, - и так далее и  тому
подобное.

     Очень скоро я увидел, что борьба с привычкой разговаривать, с привычкой
говорить  больше,  чем  необходимо, может  стать центром  тяжести работы над
собой, ибо эта привычка затрагивает все, проникает во все, и многие ее почти
не замечают. Было  очень  любопытно наблюдать, как эта привычка (я пользуюсь
этим словом за неимением другого; было бы лучше и правильнее сказать: "грех"
или "несчастье") овладевает всем, что человек начинает делать.

     В то время в  Ессентуках Гурджиев заставлял нас среди прочего проводить
и  небольшие опыты поста. Я и раньше  проводил эксперименты  подобного рода,
так что  многое  было мне  знакомо. Но для большинства других  членов группы
ощущение  бесконечно длинных дней, полной пустоты,  особого  рода  тщетности
существования было новым.

     -  Ну, теперь  я понимаю,  для  чего мы  живем,  - сказал один из наших
людей, - и какое место в нашей жизни занимает еда!

     Лично мне особенно интересно было наблюдать за тем, какое место в нашей
жизни занимают разговоры. На мой взгляд,  наш первый пост состоял в том, что
все безостановочно на протяжении нескольких дней рассказывали о постах, т.е.
каждый говорил  о себе. В  этом  отношении я помню беседы с одним московским
другом  о  том, что добровольное  молчание  может  оказаться  самой  суровой
дисциплиной,  какой  способен  подчиниться  человек.  Но  мы  имели  в  виду
абсолютное   молчание.  Однако  даже   в  этот  вопрос   Гурджиев  внес  тот
поразительный практический элемент, который отличал его системы и его методы
от всего, что я знал раньше.

     - Полное молчание  легче, - сказал он,  когда я однажды начал  излагать
ему свои идеи. -  Полное  молчание  есть просто  уход  от  жизни.  Для этого
человеку нужно находиться в пустыне или в монастыре. А мы говорим о работе в
жизни. И человек должен хранить молчание таким образом, чтобы никто этого не
замечал.  Все  дело в  том,  что мы  слишком  много разговариваем.  Если  мы
ограничимся тем, что действительно необходимо, одно  это будет означать, что
мы соблюдаем молчание. И то же самое во всем - в питании, в удовольствиях, в
продолжительности сна  -  во  всем существует  граница  между  необходимым и
излишним. После чего начинается "грех". Здесь необходимо разъяснение: "грех"
- это нечто такое, что не является необходимым.

     - Но  если  люди будут воздерживаться от всего, что  в данное время  не
является необходимым, - сказал я, - на что станет похожа их жизнь? И как они
могут знать, что необходимо, а что нет?

     - Опять вы  заговорили на свой лад, - возразил Гурджиев. -  Я вовсе  не
говорю обо всех  людях.  Они никуда не идут, и для них грехов не существует.
Грехи -  это то, что удерживает человека на месте, если он решил двигаться и
если  он способен двигаться.  Грехи существуют только для тех людей, которые
уже находятся  на пути  или  приближаются к  пути. И  тогда  грех -  то, что
останавливает  человека,  помогает  ему  обманывать  себя,  думать,  что  он
работает, тогда как он просто спит. Грех - то, что погружает человека в сон,
когда он решил пробудиться. А что погружает  человека  в сон? Опять-таки все
ненужное,  излишнее.  Необходимое  всегда  дозволено;  но за  его  пределами
начинается  гипноз.  Однако вы  должны помнить, что  это относится  только к
людям,  которые работают  или считают,  что  они  работают.  Работа в том  и
заключается, чтобы подвергать себя временным страданиям ради освобождения от
страдания вечного. Но  люди боятся страдания. Они желают удовольствия сейчас
же,   раз  и   навсегда.  Они  не  хотят  понять,  что   удовольствие   есть
принадлежность рая, что его нужно заработать. И это так  не в  силу каких-то
случайных Или внутренних законов морали, а потому, что если человек получает
удовольствие,  не заработав его,  он не сумеет удержать его, и  удовольствие
превратится  в  страдание.  Но  все  дело как  раз  в  том,  чтобы  получить
удовольствие и суметь удержать  его. Тому, кто сумеет достичь этого, учиться
нечему.  Но путь к этому лежит  через  страдание. А  тот,  кто  думает, что,
оставаясь таким, каков он есть,  он может доставить себе удовольствие, очень
сильно  заблуждается.  И  если он  искренен перед самим  собой,  то наступит
момент, когда он сам это увидит."
 
 

     Но вернусь к физическим упражнениям, которые  мы выполняли  в то время.
Гурджиев  показал  нам  различные  методы,  применявшиеся  в  школах.  Очень
интересными,  но невероятно трудными  были упражнения, в которых выполнялась
серия последовательных  движений  в соединении  с  переключением внимания  с
одной части тела на другую.

     Например, человек сидит на полу, согнув колени и положив руки  ладонями
одна к другой  между ступнями. Затем он должен поднять одну ногу  и считать:
"Ом,  ом,  ом,  ом..." десять раз,  затем повторить "ом" девять раз, восемь,
семь и так далее до одного раза;  снова два раза, три раза и так далее - и в
это время  чувствовать  свой  правый глаз. Затем  отделить большой  палец  и
"чувствовать" левое ухо и так далее и тому подобное.

     Необходимо  было, во-первых, помнить порядок движений и "чувствований",
затем  не ошибиться в счете, помнить счет движений и "чувствования": все это
было очень  трудно,  но  на этом  дело не  кончалось. Когда человек осваивал
упражнение  и мог выполнять его, скажем, в течение  десяти-пятнадцати минут,
добавлялась  особая  форма  дыхания, а именно:  он  должен был несколько раз
произнести "ом"  при  вдохе  и  несколько раз  при  выдохе; счет  нужно было
произносить  вслух. После этого  упражнения  все более  и  более усложнялись
вплоть до почти немыслимых вещей.  Гурджиев  говорил нам, что  видел  людей,
которые целыми днями выполняли подобные упражнения.

     Кратковременный пост, о котором я упомянул, также сопровождался особыми
упражнениями. В  самом  начале поста  Гурджиев  объяснил,  что его трудность
заключается в том,. чтобы не оставлять  неиспользованными вещества,  которые
образуются в организме для пищеварения.

     -  Эти вещества  состоят  из очень крепких растворов,  - сказал он. - И
если их оставлять без внимания, они отравят организм. Их можно использовать.
Но  как их использовать,  если организм не получает пищи? Только посредством
увеличения потовыделения. Люди  делают огромную ошибку, когда во время поста
стараются  "беречь силы",  производить  меньше  движений  и  т.д.  Наоборот,
энергии   нужно   тратить  как  можно   больше,   тогда   пост  может   быть
благодетельным.

     И  когда мы  начали  пост,  мы не  оставались в  покое ни,  на  минуту.
Гурджиев  заставлял нас бегать по жаре, делая круг  в  три версты,  стоять с
вытянутыми руками, шагать на месте, выполнять серию необычных гимнастических
упражнений, которые он сам нам показал.

     Он постоянно  повторял, что выполняемые нами упражнения - не настоящие,
что они предварительные и служат для подготовки. Один опыт, связанный с тем,
что Гурджиев. говорил о дыхании и об утомлении, открыл и объяснил мне многое
-  и главным образом то.  почему достичь чего-либо в обычных  условиях жизни
так трудно.

     Однажды я удалился  в комнату, где никто  не  мог меня видеть, и  начал
шагать на месте, стараясь дышать по особому счету, т.е.  делать вдох и выдох
за определенное число шагов. Спустя некоторое время, когда я начал уставать,
я  заметил,  точнее,  ясно ощутил,  что  мое  дыхание стало искусственным  и
ненадежным.  Я  почувствовал,  что вскоре не  смогу  дышать в соответствии с
шагами, что у меня установится обычное  дыхание, конечно, ускоренное, но без
всякого счета.

     Мне становилось все труднее и труднее дышать и отмечать время, наблюдая
за количеством дыханий и шагами. Я обливался потом, голова начала кружиться,
и  я  подумал,  что  сейчас упаду.  Я  уже начал  отчаиваться  в  достижении
каких-либо результатов и был готов прекратить упражнение, как вдруг внутри у
меня  как  будто  что-то внезапно лопнуло или  сдвинулось -  и дыхание стало
правильным  и  ровным,  соответствующим  тому темпу, которого  я  добивался,
причем  без  всяких  усилий с моей  стороны, и  я стал  получать достаточное
количество воздуха.  Ощущение было необычайно  приятным.  Я  закрыл глаза  и
продолжал, шагая на месте,  легко  и свободно дышать, чувствуя, будто во мне
увеличивается сила.  будто я становлюсь легче и сильнее. По-моему, если бы я
смог еще некоторое  время  продолжать это упражнение, я получил бы еще более
интересные результаты, потому что через мое тело уже начали проходить особые
волны радостной дрожи;  а  из  предыдущих  опытов  я  знал,  что это явление
предшествует раскрытию внутреннего сознания.

     Но тут кто-то вошел в комнату, и я прекратил упражнение.

     После этого мое  сердце долго еще  билось в ускоренном темпе;  ощущение
это не было неприятным.  Я шагал на месте и  дышал около получаса.  Лицам со
слабым сердцем такое упражнение не рекомендую.

     Этот  эксперимент  с  особой  достоверностью  показал мне,  что  данное
упражнение можно перенести в двигательный центр, т.е. заставить двигательный
центр работать  по-новому. Вместе с тем я убедился, что условием  для такого
перехода является предельная  усталость.  Человек  начинает любое упражнение
умом: и только когда достигнута предельная степень утомления, контроль может
перейти   к  двигательному  центру.   Это   объясняло  слова   Гурджиева   о
"сверхусилии"; стали понятны и многие из последних его требований.

     Но впоследствии,  сколько  ни пробовал я  повторить эксперимент, мне не
удалось  получить  тот  же  результат, т.е. вызвать  то же  самое  ощущение.
Правда, пост закончился. а успех моего эксперимента был до некоторой степени
связан с ним.

     Когда я рассказал об эксперименте Гурджиеву, он заметил, что без работы
общего характера, т.е. над всем организмом, такие вещи могут удаваться разве
что случайно.

     Впоследствии я несколько раз слышал описания опытов, напоминающих  мои,
от лиц, изучающих с Гурджиевым пляски и движения дервишей.
 
 

     Чем более мы видели и уясняли сложность и  разнообразие  методов работы
над собой,  тем  яснее  становились трудности  пути.  Мы понимали, что здесь
необходимо огромное знание,  нужны  колоссальные усилия и  такая  помощь, на
которую никто из нас не мог и не имел права рассчитывать. Мы обнаружили, что
даже  начало работы над собой в более или менее серьезной форме представляет
собой исключительное явление, для  которого  необходимы тысячи благоприятных
внутренних и внешних условий. И начало еще не гарантировало будущего. Каждый
новый  шаг требовал  усилий;  на каждом шагу нужна была  помощь. Возможность
чего-то достичь казалась столь незначительной по  сравнению  с- трудностями,
что многие  из нас  вообще  утратили желание  совершать какие  бы то ни было
усилия.

     Это был неизбежный этап, через который проходит каждый человек, пока не
научится  понимать,  что бесполезно думать  о возможности  или невозможности
великих  достижений в будущем,  что человеку  надо ценить  то,  что он имеет
сегодня, не думая о завтрашних приобретениях.

     Но,  конечно, идея трудности  пути, его исключительного  характера была
верной.  И  из  нее  вытекали  вопросы,  которые  в  разное  время  задавали
Гурджиеву:

     "Существует  ли какая-то  разница между  нами  и  людьми,  не  имеющими
понятия о системе?"

     "Следует  ли понимать дело так, что люди, которые не идут по одному  из
путей,  обречены  на вечное  движение  по кругу,  что они представляют собой
только  "пищу  для  Луны",  что  для  них  нет  никакого  спасения,  никаких
возможностей?"

     "Верно ли, что нет никаких путей вне путей? И как случилось, что многие
люди,  возможно,  гораздо лучшие, чем мы, не встретились с  путем, тогда как
другие, слабые и незначительные, соприкоснулись с его возможностями?"

     Как-то,  беседуя  на  эти  темы,  к  которым мы постоянно возвращались,
Гурджиев  начал говорить  несколько  по-иному, нежели раньше, ибо  раньше он
всегда настаивал на том, что вне путей ничего нет.

     - Нет и не может быть никакого выбора людей, вошедших в соприкосновение
с путем.  Иными  словами, никто  их  не  выбирает;  они  выбирают себя сами,
частично благодаря тому, что испытывают  голод, частично при помощи  случая.
Тому, кто не чувствует этого голода, не поможет и случай. А тот, кто ощущает
голод,  может  оказаться  в  начале пути,  невзирая на  все  неблагоприятные
обстоятельства.

     -  А  как  же с  теми, кто были убиты или умерли от болезни,  например,
погибли на войне? - спросил кто-то. -  Разве некоторые  из них не испытывали
такой голод? И каким образом помочь этому голоду?

     - Это совсем другое,  - сказал Гурджиев.  -  Такие люди  подпадают  под
действие общего закона. Мы о них говорить не можем. Мы будем говорить только
о тех, кто, благодаря случаю, судьбе или собственному уму,  не подпадает под
действие  общего закона, т.е.  о тех,  кто стоит  за пределами общего закона
разрушения. Известны,  например,  данные статистики,  что  за  год  в Москве
определенное число людей  должно  попасть  под трамвай.  Если  человек, даже
испытывающий сильный голод, попадет под трамвай и трамвай его задавит, мы не
сможем более говорить о нем с точки зрения работы и путей. Мы говорим только
о  живых и только до тех пор,  пока они живы. Трамвай или война - это одно и
то же, только одно больше, другое  меньше. Мы говорим о тех, кто не попадает
под трамвай.

     "Если человек чувствует  голод, он имеет шанс оказаться в  начале пути.
Но, помимо голода,  должны существовать  и  другие  механизмы, иначе человек
пути не увидит. Представьте  себе, что  образованный европеец, т.е. человек,
ничего не знающий о религии, соприкасается с возможностью религиозного пути.
Он ничего не  увидит и  ничего не поймет. Для него все это будет глупостью и
суеверием.  Вместе   с   тем  он  может  испытать  сильный  голод,   хотя  и
сформулированный  интеллектуально. То же самое справедливо и по отношению  к
человеку,  который никогда не слыхал о методах  йоги, о развитии сознания  и
тому подобное. Если он соприкоснется  с  путем  йоги,  все, что он  услышит,
будет для  него мертвым  грузом. Четвертый путь еще более труден. Чтобы дать
правильную оценку четвертому пути, человек должен  многое уже прочувствовать
и  передумать,  во  многом  разочароваться.  Он   должен  если  не  испытать
по-настоящему путь факира,  монаха и  йогина, то, по крайней мере, знать их,
думать  о  них  и  убедиться, что  они ему не  подходят.  Нет  необходимости
понимать мои слова  буквально. Этот  мыслительный процесс  может  оставаться
неизвестным  и для  самого человека;  однако  его  результаты  должны  в нем
наличествовать, и только они  помогут  ему узнать четвертый путь.  Иначе  он
может подойти к нему очень близко, но так его и не увидеть.

     "Но было бы ошибкой утверждать, что если человек не вступает на один из
путей, то  у него  нет больше шансов.  "Пути" - это просто  помощь,  которая
дается людям в соответствии с их типом. Кроме того, "пути", ускоренные пути,
пути  личной  индивидуальной  эволюции, отличной  от  эволюции  общей, могут
предшествовать этой помощи) могут вести к ней: но в любом  случае они от нее
отличаются.

     "Существует общая эволюция или  нет - это опять-таки другой вопрос. Нам
достаточно  понять,   что  она  возможна;  и  поэтому  эволюция  для  людей,
оставшихся  "вне  путей",  также возможна. Точнее,  есть  два пути. Один  мы
назовем "субъективным  путем". Он  включает те  четыре  пути,  о которых  мы
говорили. Второй мы назовем "объективным путем". Это путь людей внутри самой
жизни. Вы не должны понимать слова "субъективный" и "объективный" буквально.
Они  выражают только  один аспект. Я употребляю эти  слова лишь потому,  что
других нет."

     - Нельзя  ли  сказать: "индивидуальные"  и "общие" пути? - задал кто-то
вопрос.

     -  Нет,   -  сказал  Гурджиев.  -   Это  будет   менее  правильно,  чем
"субъективный" и "объективный";  потому  что субъективный путь  не  является
индивидуальным  в общем  смысле слова, поскольку  это "путь  школы". С такой
точки  зрения, "объективный  путь"  гораздо  более  индивидуален,  допускает
гораздо  больше  индивидуальных  особенностей. Нет, лучше  оставить названия
"субъективный" и "объективный".  Они не  совсем подходят, но  мы возьмем  их
условно.

     "Люди объективного пути просто живут в  жизни. Это те, кого мы называем
хорошими  людьми.  Они не нуждаются в особых системах и  методах, пользуются
обыденными религиозными или интеллектуальными учениями, обычной моралью. Они
не обязательно творят много  добра, но не совершают и зла. Иногда это совсем
необразованные, простые люди,  однако они  отлично понимают  жизнь, обладают
правильной оценкой  вещей и верным взглядом на обстоятельства. Они, конечно,
совершенствуются и развиваются, но их путь может оказаться очень длительным,
изобиловать ненужными повторениями."

     Мне  уже давно хотелось вызвать Гурджиева на разговор  о повторении, но
он избегал  этого. Так случилось и на этот раз. Не ответив на  мой  вопрос о
повторении,  он  продолжал:  -  Людям, стоящим на "пути",  т.е. следующим по
субъективному  пути,  особенно тем,  кто вступил  на  него недавно,  нередко
представляется,  что другие люди, т.е. люди  объективного  пути,  вперед  не
движутся.  Это   большая  ошибка.  Простой  обыватель  иногда  ведет   такую
внутреннюю работу, в которой он превосходит монаха и даже йогина.

     "Обыватель  -  странное слово  в  русском языке. Оно  употребляется  не
столько в смысле "житель",  сколько для того,  чтобы выразить презрение  или
негодование, как будто это слово выражает что-то  невероятно плохое. Но  те,
кто чувствует так,  не понимают, что обыватель - это здравое ядро в жизни, и
с точки  зрения возможностей эволюции хороший обыватель имеет гораздо больше
шансов, чем  "безумец" или "бродяга". Впоследствии я, возможно, объясню, что
я  понимаю под этими  двумя  выражениями.  А  пока поговорим об обывателе. Я
совсем не хочу сказать, что все  обыватели стоят на объективном пути. Ничего
подобного. Среди них есть воры, негодяи, дураки; но  есть и другие. Я просто
хочу сказать, что быть обывателем само по себе еще не препятствует "пути". К
тому  же  существуют  разные  типы  обывателей.  Вообразите,  например,  тип
обывателя, который всю  жизнь живет, как другие,  ничем не выделяется;  это,
например, хороший мастер, который зарабатывает себе  на жизнь, пожалуй, даже
прижимистый  человек. Но  всю свою жизнь  он мечтает,  скажем, о  монастыре,
мечтает оставить когда-нибудь все и уйти в монастырь. Такое встречается и на
Востоке, и  в России.  Человек живет, работает;  а затем, когда подросли его
дети и внуки, он передает им все и уходит в монастырь. Вот о таком обывателе
я  и говорю. Он  может и  не уходить  в монастырь; возможно,  это  ему и  не
понадобится.  Его  путем  может  оказаться  его   собственная  жизнь,  жизнь
обывателя.

     "Люди,  которые  думают  о  путях   с  определенностью,  особенно  люди
интеллектуальных путей, очень часто смотрят на обывателя свысока и, в общем,
презрительно относятся к  обывательским добродетелям. Но этим они разве  что
доказывают  свою собственную  непригодность для какого  бы то ни  было пути,
потому  что  ни один путь не может начаться с уровня  ниже уровня обывателя.
Очень  часто  именно это теряют из  виду  люди, которые не способны устроить
собственную  жизнь,  которые  слишком  слабы,  чтобы  бороться  с  жизнью  и
побеждать  ее, которые  мечтают  о путях  или  о  том, -что называют путями,
потому что  они  думают, что  эти пути окажутся для них  легче,  чем  жизнь,
оправдывая  этим  свою  слабость и  неприспособленность.  Хороший  обыватель
гораздо  полезнее  с  точки зрения пути, чем "бродяга", который считает себя
гораздо выше обывателя. Под  "бродягами" я  подразумеваю всех так называемых
"интеллигентов" - художников, поэтов, вообще, всевозможную "богему", которая
презирает  обывателя и в  то же время жить  без  него не  может. Способность
ориентироваться  в  мире  -  очень ценное  качество  с  точки зрения работы.
Хороший обыватель способен содержать своим трудом, по меньшей мере, двадцать
человек. Чего стоит человек, который на это не способен?!"

     - Но что в действительности значит слово "обыватель"? спросил кто-то. -
Можно ли сказать, что "обыватель" - это хороший гражданин?

     -  Должен  ли  "обыватель"   быть   патриотом?  -  спросил   другой.  -
Предположим, идет война; как должен относиться к ней обыватель?

     - Могут  быть  разные  войны,  и могут быть разные патриоты,  -  сказал
Гурджиев.  - Вы  все еще  верите  в слова. Обыватель же, если это  настоящий
обыватель,  словам не  верит, ибо понимает,  что  за  ними  скрывается много
праздной болтовни. Для- него люди, которые кричат о своем патриотизме, - это
психопаты: и он смотрит на них как на психопатов.

     -   А  как  будет  обыватель  смотреть  на  пацифистов  или  на  людей,
отказывающихся идти на войну?

     - Как на сумасшедших. Такие, пожалуй, еще хуже.
 
 

     В другой раз в связи с тем же вопросом Гурджиев сказал:

     - Для вас многое непонятно, потому что вы не принимаете в  расчет смысл
некоторых простейших слов,  например,  никогда не  думали о том,  что значит
быть серьезным.  Попытайтесь  дать  себе ответ  на вопрос  - что такое  быть
серьезным?

     - Иметь серьезный взгляд на вещи, - сказал кто-то.

     -  Так думает  каждый; и именно это  означает  противоположную  вещь, -
сказал  Гурджиев.  -  Иметь серьезный  взгляд  на вещи вовсе не  значит быть
серьезным,  потому что  главное здесь  - смотря на  какие  вещи? Многие люди
относятся  серьезно к  тривиальным  вещам. Можно  ли назвать их  серьезными?
Конечно, нет.

     "Ошибка здесь в  том, что понятие "серьезный" взято условно. Для одного
человека. одна вещь является серьезной, для другого - другая. На самом  деле
серьезность-это  одно  из таких  понятий,  которые никогда  и ни  при  каких
обстоятельствах не  могут  приниматься условно. Во  все времена  и для  всех
людей серьезным бывает  одно и то  же.  Человек  может более  или менее  это
осознавать; но серьезность вещей от этого не меняется.

     "Если бы человек понял  весь  ужас  своей обыденной жизни, в которой он
вертится в кругу незначительных интересов  и бессмысленных целей, если бы он
понял, что теряют такие люди, как он, он осознал бы, что для него существует
лишь одна серьезная вещь -  освободиться от  общего закона, стать свободным.
Что может быть серьезным для  приговоренного к смерти? Только одна вещь: как
ему спастись, как освободиться. Ничто другое не является серьезным.

     "И когда я говорил, что обыватель серьезнее  "бродяги" или "безумца", я
под этим. подразумевал то, что, привыкнув иметь дело с реальными ценностями,
обыватель  оценивает  возможности   "путей",   возможности   "освобождения",
"спасения"  лучше и  быстрее,  нежели  человек, который  всей  своей  жизнью
приучен к кругу воображаемых ценностей, интересов и возможностей.

     "Несерьезные  люди  -  это   для  обывателя  те  люди,   которые  живут
фантазиями, главным образом, фантазиями о том, что они могут что-то сделать.
Обыватель знает, что  они только обманывают людей, обещают им Бог знает что,
а в действительности просто устраивают собственные дела; или же это безумцы,
что еще хуже, ибо они верят всему, что говорят."

     - К какой категории принадлежат  политики, которые с презрением говорят
об  "обывателях",  "обывательских  мнениях",  "обывательских  интересах"?  -
спросил кто-то.

     -  Это  худший  сорт обывателей,  -  ответил  Гурджиев,  обыватели  без
каких-либо положительных, компенсирующих черт; или же шарлатаны, сумасшедшие
или плуты.

     - Но разве среди политиков не могут оказаться честные и достойные люди?
- задал кто-то вопрос.

     - Конечно, могут, - ответил Гурджиев, - но в  таком случае это будут не
практики, а мечтатели,  которыми другие  воспользуются,  как ширмами,  чтобы
прикрыть собственные темные делишки.

     "Возможно,  обыватель и не знает всего  этого в философской форме, т.е.
не   в   состоянии   сформулировать:   но,   благодаря  своей   практической
проницательности, он знает, как  "делаются дела"; поэтому в  глубине души он
смеется над теми людьми, которые думают  или пытаются уверить его в том, что
нечто зависит от их решений, что они в  состоянии нечто  изменить или вообще
что-то  сделать. Для него это  и  означает  -  быть несерьезным. И вот такое
понимание несерьезности поможет ему оценить серьезное."
 
 

     К вопросам о трудности пути мы возвращались часто. Наш собственный опыт
совместной  жизни  и работы  постоянно наталкивал нас на  все новые и  новые
трудности, которые пребывают внутри нас самих.

     - Все  дело  в готовности пожертвовать  собственной свободой, - говорил
Гурджиев. - Человек сознательно и бессознательно стремится к свободе, как он
ее  понимает; и это обстоятельство сильнее чего бы то  ни  было препятствует
достижению  им  свободы. Но человек,  способный  чего-то добиться. рано  или
поздно приходит к выводу, что его свобода - это иллюзия; и  соглашается этой
иллюзией пожертвовать. Он  добровольно становится  рабом; он  делает то, что
ему говорят, он говорит и думает так, как ему сказано. Он не боится потерять
что-то,  потому  что знает,  что у  него  ничего  нет.  И  в  результате  он
приобретает все. Все,  что было  в нем  реального -  в его  понимании, в его
симпатиях,  вкусах  и желаниях, -  все это возвращается к нему вместе с  тем
новым, чего он прежде не имел и не мог иметь, вместе с  чувством внутреннего
единства и воли. Но для того,  чтобы прийти к  этому пункту, человек  должен
проделать трудный  путь  рабства и  повиновения. И  если  он  хочет  достичь
результатов, он  должен  повиноваться не  только внешне, но и внутренне. Это
требует большой решимости, а решимость требует ясного понимания того  факта,
что   иного   пути   нет,  что  человек   не  в   состоянии  что-то  сделать
самостоятельно, -но в то же время делать что-то необходимо.

     "Когда человек придет к заключению, что он не  может и  не  хочет  жить
так,  как он жил  до сих пор, когда он  по-настоящему увидит все то, из чего
состоит его жизнь,  когда он решит  работать,  он должен быть  правдивым  по
отношению к себе, чтобы не попасть в еще худшее положение. Нет  ничего хуже,
чем начать работу над  собой, а  затем бросить  ее  и  оказаться между  двух
стульев; лучше уж и  не  начинать. И для того,  чтобы  не начинать напрасно,
чтобы не  рисковать обмануться  на свой  счет,  человек должен  неоднократно
проверить  свое решение. Прежде всего ему необходимо знать,  как  далеко  он
желает идти,  чем готов пожертвовать.  Нет ничего проще, чем  заявить: всем.
Человек  никогда  не  сможет  отказаться от  всего, да  от него  этого  и не
потребуют.  Но  ему надо  точно  определить,  чем он намерен пожертвовать, и
впоследствии не торговаться. Или с ним случится то, что случилось с волком в
одной армянской сказке. Знаете армянскую сказку о волке и овцах?

     "Жил как-то  волк; он  растерзал множество овец  и поверг  в смятение и
слезы многих людей.

     "Наконец, не знаю почему,  он  почувствовал вдруг  угрызения совести  и
стал  раскаиваться в  своей жизни;  он решил  измениться и более  не убивать
овец.

     "Чтобы все было серьезным,  он отправился к  священнику и  попросил его
отслужить благодарственный молебен.

     "Священник начал службу,  а  волк стоял и плакал  в церкви. Служба была
длинная.  Волку  случилось  зарезать  немало овец  и  у священника;  поэтому
священник со всей серьезностью молился о том, чтобы волк изменился. Но вдруг
волк выглянул в окошко и увидел, что овец гонят домой. Он начал переминаться
с ноги на ногу; а священник все молится, и молитве не видно конца.

     "Наконец волк не выдержал и зарычал:

     "- Кончай, поп! А то всех овец домой загонят и оставят меня без ужина!

     "Эта сказка очень хороша, потому что великолепно описывает человека. Он
готов  пожертвовать  всем; но вскоре  выясняется, что  сегодняшний  обед-это
совсем другое дело. "Человек всегда  желает начинать с  чего-то большого. Но
это невозможно:  выбирать не  из чего; мы  должны  начинать  с  вещей  и дел
сегодняшнего дня."
 
 

     Приведу  еще  одну  беседу,  которая   очень  характерна   для  методов
Гурджиева.  Мы шли  по парку. Нас было пятеро, не считая  Гурджиева. Один из
нас спросил, каково  его мнение об  астрологии, есть  ли что-нибудь ценное в
более или менее известных астрологических теориях.

     - Да, - сказал Гурджиев, - Но все зависит от того, как их понимать. Они
могут оказаться ценными, а могут и бесполезными.  Астрология имеет дело лишь
с одной  частью человека: с  его типом,  с  сущностью,  и  не  касается  его
личности, приобретенных качеств.  Если  вы поймете  это,  вы  поймете, в чем
заключается ценность астрологии.

     Еще раньше в наших  группах велись беседы о типах, и нам  казалось, что
учение о типах  -довольно трудная  вещь, потому что Гурджиев  дал нам  очень
мало материала,  требуя от нас собственных наблюдений за собой и другими. Мы
продолжали идти, а Гурджиев все говорил, стараясь объяснить, что в  человеке
может зависеть от влияния планет, а что не может.

     Когда  мы выходили из парка,  Гурджиев замолчал и  зашагал в нескольких
шагах впереди  нас. Мы  впятером шли  за  ним, разговаривая  друг  с другом.
Обходя дерево,  Гурджиев  обронил  трость, которую носил  с  собой,  - палку
черного  дерева  с   серебряным  кавказским  набалдашником.  Один   из   нас
наклонился, поднял  трость и подал ему. Пройдя еще несколько шагов, Гурджиев
повернулся к нам и сказал:

     - Вот это и была  астрология. Понимаете? Вы  все видели,  что  я уронил
палку. Почему ее поднял только один из вас? Пусть каждый скажет о себе.

     Один ответил, что не видел, как Гурджиев уронил трость, так как смотрел
в другую сторону. Второй объяснил,  что заметил, что Гурджиев  уронил трость
не  случайно,  как  это бывает, когда  она  за что-то зацепится, а  нарочно,
ослабив руку, чтобы  трость упала: это вызвало у него любопытство, и он стал
ждать,  что  будет  дальше.  Третий сказал, что  видел, как  Гурджиев уронил
трость, но был поглощен мыслями об астрологии, стараясь  припомнить все, что
Гурджиев говорил  о  ней  раньше, и не обратил на трость внимания. Четвертый
видел, как падала трость  и решил ее  поднять; но другой человек  сделал это
раньше его.  Пятый сказал, что видел, как упала трость, а затем увидел,  как
он поднимает ее и отдает Гурджиеву.

     Выслушав нас, Гурджиев улыбнулся.

     -  Вот вам и астрология, - сказал он. - В одной и  той же ситуации один
видит  одно,  другой  - другое, третий - третье и т.д. И каждый действует  в
соответствии со своим типом. Наблюдайте таким образом за собой и за другими;
потом мы сможем поговорить о разных видах астрологии.
 
 

     Время  шло быстро; короткое  ессентукское лето приближалось к концу. Мы
начали думать о зиме и строить множество планов.

     И вдруг все переменилось. По причине, показавшейся мне случайной, из-за
трений между некоторыми членами группы, Гурджиев объявил, что распускает всю
группу и прекращает всякую работу. Сначала мы просто не поверили ему, думая,
что он  подвергает нас испытанию. И когда он  сказал,  что едет на побережье
Черного моря с одним  лишь 3., все, кроме  нескольких человек, которым нужно
было возвращаться  в  Москву или Петербург,  заявили,  что последуют за ним,
куда бы он  ни отправился.  Гурджиев согласился, но сказал, что нам придется
устраиваться самим, что более не будет никакой работы, сколь бы мы на нее ни
рассчитывали.

     Все  это очень  удивило  меня: я считал момент  самым неподходящим  для
"игры"; а если то, что говорил Гурджиев.  говорилось всерьез, тогда зачем же
было все начинать?  За весь этот период мы совершенно не  изменились; и если
Гурджиев начал  работу  с нами, какими мы были, почему  же он прекращает  ее
теперь? В материальном отношении мне это было все равно, так как я  в  любом
случае решил  провести  зиму  на Кавказе;  но  для  некоторых  других членов
группы, которые  не вполне еще были уверены в будущем, такое  решение меняло
все дело и создавало  неразрешимые трудности. Должен признаться, что с этого
момента мое  доверие  к Гурджиеву начало колебаться.  В  чем здесь дело, что
именно вызвало во мне такое отношение  - мне трудно  определить даже теперь.
Но факт остается фактом: с этого момента  я стал проводить разделение  между
самим Гурджиевым и его идеями;  а до сих пор я не отделял одно от другого. В
конце  августа  я  последовал  за  Гурджиевым  в  Туапсе,  а оттуда уехал  в
Петербург, собираясь привезти оттуда кое-какие вещи. К несчастью,  все книги
пришлось оставить, я считал рискованным  брать их на Кавказ.  В  Петербурге,
естественно, все мои вещи пропали.